Катрин Панокль - Мы еще потанцуем

Скажу тебе одну вещь: иногда я его просто ненавижу! Или, точнее, ненавижу его мужское самодовольство. По-моему, я вообще не люблю мужчин. Вернее, люблю их член, но как людей не уважаю. Мне не нравится, как они обращаются с женщинами, когда не собираются их соблазнять. Когда они не распускают хвосты, не морочат нам голову красивой ложью, чтобы затащить в постель. Ой, если б ты видела, с каким видом он говорит о своих делах (в смысле, о клинике)! Можно подумать, у него вся Франция под началом! А какой бардак он за собой оставляет, будто женщина обязана за ним все подбирать, и с какой довольной физиономией встает из-за стола, даже не подумав убрать посуду (особенно по выходным, когда не приходит домработница), да еще по утрам калякает мне записки с целой кучей дел, я ему что — секретарша?

Я прихожу в ярость из-за любой мелочи: например, в туалете он никогда не опускает за собой стульчак! Никогда! Стульчак после него вечно поднят! Наизготовку! И когда я замечаю за Артуром (Николя еще слишком мал) те же привычки, у меня просто вся шерсть встает дыбом! Я держу себя в руках, не хочу дурно влиять на дочь, отвращать ее от мужского пола, но боюсь, уже поздно. Тут как-то Жюли, выходя из туалета, вздохнула: „Почему мальчики НИКОГДА не опускают за собой стульчак? Почему это всегда должны делать девочки? Мы им что, няньки?“. Я не выдержала и расхохоталась. Но тут же поняла, что она всего лишь повторяет чужие слова. МОИ слова. Она почувствовала МОЙ гнев — это в восемь-то лет! Я прямо похолодела…

А ведь мой Паре на самом деле славный мужик. Не злой, не жмот, не грубиян, не пьяница, не донжуан. И любит меня, это точно, но он мужчина! Вот в чем загвоздка! Он абсолютно не оставляет мне места. Я ему давеча сказала, что ты прислала мне книгу, дневник Эжени де Герен [16] Эжени де Герен (1805–1848) — французская писательница. , ну ты помнишь, так он на меня с таким удивлением воззрился! „Ты, оказывается, книжки читаешь? Молодец!“ Ох уж этот покровительственный тон, словно я какой-то неграмотный дикарь с костью в волосах и в юбке из пальмовых листьев! Тогда я в отместку решила… включить ему счетчик. Такой новый домашний налог, вполне безболезненный, чтобы он ничего не заметил, но и немаленький, чтобы я перестала злиться. За каждую обиду я изымаю сто, двести, триста франков… из кармана его брюк. Или использую его кредитную карту (он никогда за балансом не следит). Это меня утешает, снимает приступы ненависти, тешит мое самолюбие, которое, как говорил старик Ларошфуко, лежит в основе всех наших чувств. Ах, дураки-мужья, если б вы почаще щадили самолюбие своих супруг, насколько меньше было бы разводов, измен и застарелой злобы в отношениях! Иногда слышу от него: „Ничего не понимаю! Утром снял со счета тысячу франков, а у меня почти ничего не осталось!“. Тогда я делаю умильное лицо и отвечаю: „Но дорогой! Если бы ты перестал пихать деньги в карман как попало, ты бы их и не терял!“. Он смотрит на меня, как Артур, когда куда-нибудь засунет свою радиоуправляемую машинку. Если бы ты знала, какое наслаждение врать с таким апломбом! Как будто в меня вселяется кто-то другой, как будто я раздваиваюсь или играю на сцене… Я стала экспертом в области супружеской лжи. Льщу ему без зазрения совести. Чем грубее, тем лучше. Он-де самый умный, самый талантливый, самый лучший врач в клинике, и в сорок лет у него тело, как у юноши, стройное и поджарое, и ни одного седого волоска… Я слушаю его, разинув рот, а потом могу из него веревки вить. Но прежде, конечно же, нужно как следует погладить по шерстке Его Величество Хрена Первого. Должна признать, я весьма поднаторела в этих играх, но порой сама себе становлюсь противна. Не надо было бросать учебу и выходить замуж. Я постоянно твержу это Жюли: „Будь не-за-ви-си-мой, дочка!“. Пусть ей всего восемь лет, лучше начинать заранее.

На деньги от супружеских налогов я себя немножко балую: дала тут сто франков бомжу (представляю физиономию Амбруаза, если бы он увидел!!!), покупаю красивые шмотки, кремы для лица и тела, духи, книги (горы книг), компакт-диски. Как-то раз купила банку черной икры и смаковала в одиночестве, с шампанским и блинами. Накрыла стол на кухне красивой скатертью, достала столовое серебро, поставила компакт-диск Марии Каллас и наслаждалась каждой икринкой, такой плотной, солоноватой, нежной. Жюли и Артур были в школе. Николя спал. Домработница болела. Мне нужно только одно: покой. Надоело пахать, как лошадь. Но передышка оказалась недолгой. Мадам Рипон (домработница) долго не выздоравливала, и мне пришлось делать все самой! Готовка, стирка, глажка, дети! Просто фильм ужасов какой-то. Я готова была их всех в лоскуты порвать! А главное, я заметила, что становлюсь маниакальной чистюлей, хочу, чтобы все блестело! Чистота и порядок меня умиротворяют, и стоит мне заметить хоть крошку в моем кристальном царстве, я превращаюсь в мегеру! Тут как-то Паре решил пожарить говяжьи ребрышки на МОЕЙ отдраенной плите и всю ее заляпал жиром! Я его чуть не убила. Наверно, еще и потому, что он меня больше не трахает… Знаешь, чем я занимаюсь по ночам, когда он храпит под боком? Сама себя ублажаю. Корчусь от удовольствия рядом с ним, а он даже не проснется! А потом мне грустно, я плачу. Говорю себе, что веду скудную, убогую, праздную жизнь, что это типичная фрустрация, что я никому не нужна, кроме моих пупсиков.