Клас Эстергрен - Гангстеры

— Ясно, — произнес я как можно более равнодушно — но он, наверняка, услышал в моем голосе что-то другое.

— Но вы должны знать, — продолжил он, — что лучше не станет. Мои преемники… это новый вид… вечная гонка, ни минуты времени, чтобы побеседовать или хотя бы выслушать… молодые, дерзкие люди… люди нового времени… — он говорил с неподдельной тревогой. — Я вижу, что вы думаете. Что даже худшее может стать еще хуже…

— Примерно так, — подтвердил я. — Вам и золотые часы подарили?

Посланник отпил еще тепловатой воды.

— Нет. Нельзя подарить золотые часы тому, кого не существует… невидимому уборщику, который подбирал за другими человеческий мусор, прикрывал и расчищал, да вы знаете… С несуществующим бюджетом, пополняющимся деньгами, за которые никто не хочет отвечать… не требующие отчетности ерундовые статьи в двенадцати разных отделах четырех министерств… Вот на каких условиях я работал. От такого не отказываются. Они просили Бога о помощи, но когда работу делал дьявол, даже не благодарили. Не нужно меня демонизировать. Это уже сделали до вас.

— Зачем мне вас демонизировать?

— Потому что иначе вы не можете.

— Я и не думал.

— Но так и будет. Когда увидите, что выиграли.

— Выиграл? Что я выиграл?

— Наверное, вы до сих пор скорбите, — сказал он. — Так? Все еще оплакиваете ее?

— Мод? Это не ваше дело.

Он услышал в моих словах подтверждение.

— Хотите знать, по кому скорбите?

— Я знаю достаточно.

— Другого шанса не будет, — сказал он. — Мемуары я писать не собираюсь.

— Жаль.

— Ничуть, — возразил он. — Я займусь розами. По крайней мере, что-то общее у нас есть…

— Хорошо. Это все?

— Отнюдь нет, — сказал он. — Хочу подчеркнуть… что вам больше нечего бояться… Что бы вы ни придумали, что бы ни предприняли, это уже ни для кого не представит опасности. Даже для меня. Можете считать, что ваша жизнь застрахована.

— Страховка — сложная вещь. Со множеством оговорок.

— Никаких оговорок. Ни одного, повторяю, ни одного влиятельного человека не волнует, что думают такие, как вы. Когда-то волновало, но не теперь. Считайте это степенью свободы. Вы умеете обращаться со свободой. Это редкость. Используйте ее.

— Благодарю за совет…

— Не злоупотребляйте ею. Все эти интриги — мелочь, такое случается всегда и повсюду. Они представляют лишь самое себя… нет никаких заговоров. Но есть другое, куда более возмутительное, чем оружие…

— Мне совершенно наплевать на оружие, — сказал я. — И на вас. Я и сам себя неплохо мучаю.

Некоторое время Посланник размышлял над моим ответом. Непоколебимый. Я стал волноваться. Я знал, что он вполне постижим и сносен, пока говорит, но стоит ему умолкнуть, как он становится опасен. Его молчание вызывало, провоцировало людей на многое. С помощью этой старой, испытанной техники он заставлял людей открываться добровольно, даже доверительно. Затем, выбрав из полученного все, что ему требовалось, он помещал оставшееся обратно, на прежнее место — но не совсем. После его операций никто не становился прежним, всех постигала то или иное расстройство.

— Но все же, — произнес он, наконец, — учитывая, как вы умеете обращаться с вещами и явлениями… Вы можете зайти далеко.

— Далеко? Я вообще ничего не собирался со всем этим делать.

— Поживем — увидим.

— В таком случае, я буду идти до конца.

— А конец ваш не близок. Вид у вас здоровый.

— Это все мой сад.

— Сады тоже требуют здравого ума.

— Я думал, вы предпочитаете разумность.

— Здравого ума и разумности, — все так же непоколебимо спокойно произнес он. — Можно бесконечно пропалывать клумбы, но сорняки все равно остаются. Здесь требуется смирение. Семя может выжидать столетия… а потом кто-то поднимает камень… и вот уже честь под угрозой. Я понимаю, что вы принимаете это как оскорбление, но нас объединяют не только розы…

— А что еще?

— Честь, — сказал он. — Горизонталь чести. Вертикаль — это не по моей части. Честь — это пуля, которую все приберегают напоследок. Значение которой, как это ни странно, становится только больше при утрате… Не знаю, может быть, с приходом новых все изменится. Может быть, и клятвы станут другие. Какие — не знаю. Теперь только гангстеры и мусульмане серьезно относятся к чести. Я спасал честь тех, к кому не приближусь и на пушечный выстрел, и мне доводилось губить вполне приличных людей… А ведь когда-то я был обычным инженером.

— Инженером, — повторил я. — Таким было мое первое впечатление.