Никто не подходил к двери, и я второй раз, а затем третий вызвал легкомысленную птичью трель. И услышал шаги в квартире. Затем почувствовал взгляд через «глазок» и неуверенно заулыбался.
Защелкали замки — один, второй. Дверь распахнулась, и предо мной предстал высокий светловолосый блондин в голубой пижаме, с помятым после сна лицом.
— Мать-перемать! Кого вижу! — просипел Яхнин.
* * *
Обрадовался ли он? Не знаю. Но поразился несомненно. Да оно и понятно. Вдруг всплыл из глубины жизни открытый текст, написанный симпатическими чернилами, вдруг восстал из небытия некий покойник и произнес как живой:
— Здравствуй, Молва. Не ожидал?
Разумеется, он не ожидал. Явление Христа народу! Да еще в такую рань!
— Я думал, бизнесмены просыпаются засветло. Разве не так?
— Так, Кумиров, так. Если накануне не бухают всю ночь, — сиплым голосом отвечал хозяин. — Входи.
И ничтожнейший Кумиров вошел в просторную прихожую с высокими потолками, паркетным полом, светлыми и деревянными панелями.
— Раздевайся, — предложил Яхнин, закрывая входную дверь.
— Я ненадолго.
— У меня все раздеваются. Девки обычно догола, но тебе не обязательно.
— Ладно, — не стал я спорить. Стащил туфли, снял куртку и лыжную шапочку. — Куда?
— Пошли на кухню. В комнатах гости вповалку. — Яхнин в небесно-голубой своей пижаме вдруг смачно зевнул.
Перемены в нем произошли значительные. Заматерел мой однокашник. Но что-то осталось еще в нем от прежнего красавчика блондина. А много ли школьного — легкого и светлого — углядел Молва в своем давнем знакомом Кумирове? Так, блики… А вот новые черты времени — худобу и изможденность лица, морщины на лбу, жесткую складку губ — не мог, конечно, не заметить.
А ведь я когда-то котировался среди женского населения нашего класса — что было, то было. Как, впрочем, и красавчик Яхнин, вечный мой соперник. Но выступали мы в разных, так сказать, весовых категориях. Я уповал в своих поползновениях на интеллект, он — на физическое совершенство.
* * *
И вот набираю номер книжного издательства. Откликается знакомый голос редактора Перевалова: — Слушаю.
— Слушаешь? — переспрашиваю. — А сам сказать ничего не хочешь мне?
— Андрей, ты? Здравствуй.
— Здорово.
— А что голос такой мрачный? — сразу отмечает он.
— А с чего ему быть веселым?
— Да, погода ни к черту. А все-таки… Как смотришь насчет рыбалки в пятницу с ночевой? — жизнерадостно вопрошает.
— Ты ради этой хреновины мне звонил?
— Не только.
— А что еще.
— Есть разговор, Андрей. Конфиденциальный. Ты не мог бы заглянуть на часок?
— Мог бы.
— Когда?
— Хоть сейчас.
— Отлично. Жду.
— Погоди! А с книжкой этот конфиденциальный разговор как-то связан? — не удерживаюсь я от вопроса.
— Ну-у, косвенно да.
— Огорчаешь. Продолжаешь огорчать, — мрачнею я и чувствую, как едкая желчь подступает к горлу.
— Андрей! — зовет Перевалов, но я кладу трубку.
* * *
…потому что нынешние аборты чреваты, говорят, последствиями. Потому что всеобщая медицинская безграмотность. Потому что больничная нестерильность, говорят. Да потому что больно и мерзко, наконец, и происходит уничтожение чьей-то жизни, не умеющей еще сопротивляться даже криком. И разве не хочу я стать отцом, автором невиданного произведения?
— Будет трудно, — предупредил я Ольгу, свою маленькую, пышноволосую жену.
— Знаю, — вздохнула она.
— Я деньги добывать не умею, тебе известно.
— Ох, знаю.
— Помогать нам некому. За границей родственников нет.
— Все знаю, Андрюша.
Мы замолчали и молчали долго, лежа при свете ночника в нашей однокомнатной квартире, доставшейся мне как бы по наследству от родителей, когда они уехали на материк, произведя сложный размен трехкомнатной. Потом я, раскрепощенно воспрянув духом, сказал: — Хорошо, рожай! Но не вздумай, Христа ради, двойню! — И она счастливо накинулась на меня и благодатно, вот именно, благодатно подарила мне себя.
* * *
И, конечно, сбылось. После рождения Маши наступили тяжелые времена, небеса угрожающе придвинулись… Может быть, впервые за свои двадцать семь я задумался всерьез над такими социальными категориями, как бедность и богатство, нищета и изобилие, ясно и недвусмысленно ощутил власть денег.
Что нужно, казалось бы, крошечному существу, которое питается дармовым молоком матери? Но Машенька оказалась поистине ненасытной и уже в первые дни еще неосознанной жизни поглотила все материальные пособия, которые получила в своем НПО «Моргео» ее программистка мать… Этот источник иссяк, и лишь я, ничтожнейший газетчик, стал кормильцем семьи. Кормилец я, однако, был слабосильный при моих тогдашних десяти с чем-то тысячах ежемесячного дохода. Побочные гонорары в других изданиях? Да, я пытался… но много ли таких изданий в нашем Тойохаро? Иллюзорная прибавка к бюджету семьи… К тому же главную ставку я сделал на большой труд, на беллетристического первенца, который сжирал у меня и ночные часы, и часть рабочего времени. Никакого алкоголя, лишь дешевейшее курево. Никаких обновок. Минимальные потребности Ольги. Строжайший финансовый учет. И все же к исторической встрече с Яхниным я пришел с 15-тысячным долгом знакомым… и он лавинообразно нарастал. Вот тогда Ольга устало и скорбно сказала:
Читать дальше