Анатолий Тоболяк - Денежная история

Теперь надо опять на краткое время включить фонарик. Я пристраиваю его на земле и, низко согнувшись, вынимаю из одной пачки три пятидесятитысячные купюры. Но тут же понимаю, что сделал ошибку. Нежелательно оперировать крупными купюрами. Не исключено ведь, что предусмотрительный Яхнин отметил в своей записной книжке номера или серии, и тогда… Безопасней мелкие деньги. Например, вот эти банковские пачки пятисотрублевок. Две пачки, сто тысяч — этого хватит на предстоящие бытовые расходы. Это не вызывающая сумма, и при опасной ситуации, внезапном, скажем, обыске я смогу в ней отчитаться. А остальные… остальные я тщательно увязываю в пакеты, кладу в сумку, застегиваю ее на «молнию» и возвращаю в уютную песчаную ямку. Я буду еще приходить сюда неоднократно и изымать понемногу, очень умеренно, очень разумно — и так до первых заморозков, до первого снега, когда придется сменить этот тайник на другой. К тому времени окончательно станет ясно — снято ли с меня подозрение… и, возможно, к зиме я уже найду способ воспользоваться в полной мере этим несусветным богатством.

Плагиат, Федор Михайлович, понимаю. Я чуть ли не наизусть помню «Преступление и наказание», и я помню умно-зловещие рассуждения Родиона Раскольникова. Попадаются именно те, кому не терпится спустить награбленное, кому невтерпеж, кто чуть ли не в день преступления устраивает кутежи в кабаках… «Плебсы!» — вот как он называл с презрением этих безнадежных глупцов.

Но Кумиров не плебс, о нет! Я не из этого разряда, хотя меня мучит жгучее желание немедленно приступить к осуществлению своего замысла, конечная цель которого — заграница.

Будь я один, будь я волком-одиночкой, то, возможно, не удержался бы от дикого соблазна ближайшим рейсом вылететь на материк и там раскрепоститься в полной мере. Но это не мои личные деньги. Это — скажем так — семейные деньги, от которых зависит благополучное будущее Ольги и Машеньки, и поэтому я не могу ошалело рисковать. Я выдержу томительную паузу. Может быть, полгода, может быть, даже больше, живя так, как жил, ну, может быть, чуть обеспеченней, чем прежде, — без всяких вызывающих дорогостоящих покупок, которые могут броситься в глаза и вызвать пересуды. Я буду даже продолжать практику займов у приятелей и знакомых… и так до тех пор, пока пульсирующее дело Яхнина не завянет, не пожухнет, не покроется пылью в следовательских папках… И вот тогда пойдут в ход эти неправедные миллионы, жгущие мне руки. Моя семья не будет бедствовать, как прежде! Моей дочери не придется с завистью смотреть на своих богатеньких однолеток! Не для нищенской жизни родил я ее.

Поэтому сто тысяч и ни копейкой больше. Скромная сумма, истинное происхождение которой не узнает даже Ольга, — вполне подотчетная, если нагрянет вдруг мой дружок Виталий Ильич Чиж. Но вряд ли. УЖЕ вряд ли он нанесет мне визит. Алиби мое почти безупречно. В то роковое воскресенье я был здесь, в сопках (и тому есть подтверждение: встреча с нештатным автором), затем меня видела и запомнила барменша Рая в «Вечерке», затем я пьянствовал с Переваловым (а он и его жена Люда даже не предполагали, что в моем походном рюкзаке, небрежно брошенном в их прихожей — дикий риск! — лежат миллионы), а отрезок времени от 13.45 до 15.20 — столько времени я провел в квартире Яхнина — невозможно засечь. Нет такого медицинского эксперта, который на третий день после смерти смог бы с точностью до часа определить, когда эта смерть произошла. Наверняка заключение расплывчато. «Следует считать, что…», «вероятней всего, что…» День смерти, конечно, назван правильно — воскресенье. Может быть, в заключении даже указано время суток — утро, день, вечер, но и только, без часов и минут. У Кумирова есть алиби и на утро, и на день, и на вечер. И он никого не встретил, поднимаясь по лестнице в квартиру Яхнина. Никого не было у подъезда. Ни одна живая душа (ситуация Раскольникова) не видела меня, уверен, когда я спустился из квартиры во двор и сразу же свернул за угол дома на оживленную улицу.

А отпечатки пальцев? Их не осталось, тоже уверен. Литература, к которой косвенно причастен Кумиров, стала его помощницей и соучастницей. С насмешкой, а то и с брезгливостью прочитанные современные детективы оказались в чем-то полезны. Все возможные отпечатки — на рюмке, из которой пил, на бутылке, из которой наливал, на письменном столе, на журнале, который перелистывал, на сейфе… словом, везде уничтожены. Окурки унес с собой и выкинул на улице. Паркет в прихожей протер мокрой тряпкой, чтобы не осталось следов рубчатых туристских ботинок, а по квартире Яхнина я ходил в его тапочках.