Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

Дед был похож на английского лорда, он был даже улучшенным образцом лорда. Он не разрешал сушить хрустальные бокалы для вина и минеральной воды, рюмки для коньяка, стаканы для соков тонкого стекла (ну не граненые же, какие во всех столовках и из которых пьют алкаши) в сушке. Их нужно было вытирать льняным полотенцем, а полотенце менять ежедневно. Потому что стекающие по стенкам капельки воды оставляют след. Столовые приборы тоже надо было вытирать — иначе на ножах останутся подтеки. Приборы были фамильным бабушкиным и потихоньку докупаемым серебром. То ли по субботам, то ли по воскресеньям к нам приходили гости, готовился торжественный обед или ужин, ставился парадный сервиз, и невозможно было представить себе на столе шпроты или икру в консервной банке. Никаких бумажных салфеток, это падение нравов! Только полотняные, белые, накрахмаленные. Приходя в гости в нехорошую квартиру, в моей взрослой замужней жизни, дед корил меня за бумажные салфетки, это казалось чудачеством, а вот и нет, думаю я теперь. Есть в этом великая важность, в неизменности, в следовании правилу потому лишь, что оно просуществовало на тысячи лет дольше тебя, в самом усилии поддерживать то, что не жизненно необходимо.

Прожиточный минимум поддерживается сам, все, что плюс к нему, — усилие. Английские лорды только тем и держатся, что не позволяют себе опускаться, и королевство их держится тем, что конные гвардейцы в красных платьях и высоких меховых шапках не перешли на маскхалаты, что с воронов в Тауэре сдувают пылинки, потому что по давней примете — если они улетят, падет британская корона. Велика важность, падет эта корона или нет! Короны уж где только не попадали, и ничего, а верить в приметы и вовсе смешно, однако — так было, так будет.

У меня из дома фамильные серебряные ложечки украла девчонка , подружка, попросившаяся пожить, пока я плескалась в черноморских волнах. Фамильное золото, доставшееся мне от другой бабушки, дворянки, тоже украли друзья-приятели. В брежневской Москве это было неудивительно, даже шутку на эту тему помнят все, кто тогда жил: «НН украл у меня серебряные ложечки. Ложки нашлись, но осадок остался». Процесс падения нравов необратим, но возвращение к идее собственности и частной жизни хотя бы нарисовало разделительные полосы и поставило версты. А тогда жили массой, варились в одном супе, плавали в одном компоте. Дружба была понятием круглосуточным и ограничений не терпящим. Теперь уж никому не приходит в голову позвонить в дверь и сказать: «Мы тут с друзьями мимо проходили, вот и зашли». Вваливалось пять человек, потом еще три, кому-то, как оказывалось, негде было жить, и он оставался переночевать. Бывало, проснусь утром в нехорошей квартире, а в пятиметровой комнате кто-то спит, еще двое не ложились, допивают незнамо какую бутылку на четырехметровой кухне, забивают десятый косяк, их товарищ уже отрубился на каменном полу. Вот тебе, внученька, и бумажные салфетки.

Для деда все его аристократические замашки были не традицией, а личным завоеванием, вроде как он сам себе пожаловал дворянство. Self made man на языке ХХ века. В XXI self made’ ам путь снова закрыт, наросла новая фамильность, клановость, преемственность. Опасно наросла, мир переворачивается нынче быстро, без церемоний.

Дед родился на дне, но дно его не устраивало, он думал, что если создана новая, не виданная в истории социальная конструкция, она должна быть не хуже прежних. Больше всего он противился тому, чтоб взбаламученное дно облило грязью высокое . Когда я училась в университете, дед прочитывал все книги, которые меня занимали, хотя там была всякая структуралистская заумь или безумное словотворчество Бориса Виана, но он читал, вникал, и я ни разу не слышала про свои увлечения, что это бред, гадость, новомодные штучки, как обычно говорят деды, бабки, мамки и папки. И это не только потому, что он был прирожденным Макаренко.

Дед никогда не сквернословил, то есть не только не ругался матом, но и не произносил оскорбительных и грубых слов. В доме не было игральных карт (отчего-то дед считал азартные игры низким жанром), и я до смерти бабушки не знала, что это такое.

Когда мама отправила меня первой сиротской зимой в лагерь для детей театральных работников в Рузу, девчонки — а все эти девчонки , каких я встречала, были сущими дьяволицами — издевались над ангелочком (надо мной), что я не умею играть в их дурацкие игры. Научили играть в дурака, но на этом не успокоились, потому что обнаружили, что я никогда не пила.