Фрэнсис Мэйес - Под солнцем Тосканы

Дождь сдирает кору с винограда. Это природное явление. Что созрело? Смоет ли наш подъездной путь? Когда выкапывать картошку? Сколько воды собралось в колодце? Я выхожу за дровами: чёрный скорпион стремительно убегает из-под моих ног, и я вспоминаю волосатых тарантулов в Лейкмонте, вспоминаю, как заорала моя мать, когда босой ногой наступила на одного из них и он хрустнул.

Может, это у меня от избытка свободного времени? Мне снится, что мать моет мои спутанные волосы в тазу с дождевой водой.

Добрые времена, невероятно длинные дни. Поднимаешься на заре — а как иначе, если утреннее солнце встаёт над гребнем холма по ту сторону долины и его первые лучи ударяют в лицо, — чтобы окончательно проснуться к тому моменту, когда солнце станет коралловым с розовым оттенком, и ленты тумана потянутся через долину, и запоют лесные канарейки. В Джорджии мы с отцом привыкли вставать и гулять по пляжу на восходе солнца. В Сан-Франциско меня будит в семь часов будильник, или сирена на автостоянке, или грузовик с грохочущими пустыми бутылками. Я люблю этот город, но никогда не чувствовала себя там по-настоящему дома.

Меня давно тянуло в Италию, привлекали её города, пристроившиеся на склонах гор, её кухня, язык, искусство. Меня притягивала врождённая способность итальянцев проживать каждый момент жизни, существовать сразу в нескольких эпохах, что даёт ощущение бесконечности времени. Я каждое утро поднимаю свою чашку кофе, приветствуя этрусскую стену, возвышающуюся над Брамасолем. Я приезжаю сюда и живу здесь потому, что мой интерес к культуре этой страны неисчерпаем. Но совершенно неожиданно обнаруживается и связь другого рода — духовная.

По какой-то внезапной прихоти я купила керамическое изображение Марии с небольшой чашкой для святой воды. Я набрала воду в ручье, который течёт возле нашего дома, в артезианском ручье, бьющем из расщелины в белом камне. Для меня она — святая вода. Должно быть, это самый первый источник, снабжавший дом водой. Или он старше дома — средневековый, римский, этрусский. Я замечаю какое-то внутреннее метание, но вряд ли стану католичкой или даже просто верующей. Я тяготею к язычеству. Популизм американского Юга рано закипел в моей крови; у меня начинается крапивница, как подумаю, что последнее слово останется за папой. Наш священник называл поклонение Деве Марии и святым «идолопоклонством»; мои одноклассники дразнили Энди Ивенса, единственного католика в школе, «ловцом макрели». Ненадолго, в период учёбы в колледже, я увлеклась романтикой мессы, особенно трёхчасовой рыбацкой мессы в соборе Сан-Луи в Нью-Орлеане. Но потеряла ко всему этому интерес, когда моя хорошая подруга-католичка совершенно серьёзно сказала мне, что смертный грех начинается, когда ты целуешься дольше десяти секунд. Десятисекундный французский поцелуй — пожалуйста, но двадцатисекундный может навлечь на тебя неприятности. И всё-таки я до сих пор люблю ритуалы, просто сами по себе. Но то, что магнетизирует меня здесь, гораздо глубже.

Теперь я люблю посещать мессы в крошечных церквушках верхней Кортоны, где одни и те же звуки молитв спасали горожан на протяжении почти восьми сотен лет. Когда в церковь забрёл черный лабрадор, священник прервался и закричал: «Ради Господа, кто-нибудь выведите этого пса отсюда». Если я захожу туда утром в будний день, я сижу там одна. Сижу, наслаждаясь деревенским барокко, и думаю: «Вот я тут». Мне нравится, когда священники в золотых ризах, окутанные облаком благовоний, несут по улицам реликвии, а им предшествуют дети в белом, посыпающие дорогу лепестками дрока, роз и маргариток. В полуденный зной у меня возникают галлюцинации. Что там, в золотой коробочке, поднятой рядом со стягами? Щепка от колыбели? Неважно, что для нас Иисус был рождён в скромных яслях; здесь щепка от настоящей колыбели. Или я что-то перепутала? Здесь щепка от настоящего креста. Она движется своим путём между деревьями, поднимаемая в воздух один день в году. И вдруг я задумываюсь: что значило то песнопение, которое я помню с детства, — я слышала его в церкви, сделанной из белых досок, там, в Джорджии?

На моей родине, на американском Юге, деревья пестрели призывами: «Покайся». На тощей сосне над оловянным лотком, в который собиралась смола, висело предупреждение: «Иисус идёт!» Здесь, когда я включаю в машине радио, утешающий голос умоляет Марию заступиться за нас в чистилище. В ближайшем городе в одной из церквей хранится пузырёк со святым молоком. Как сказал бы мой ученик, «это как бы от Марии».