Канта Ибрагимов - Дом проблем

Эта мысль подстегнула и помогла из последних сил карабкаться вверх. Оказалось, совсем немного — и этот смертельный участок позади. Ваха даже не передохнул, а, как почувствовал надежную опору, глянул вниз и восторженно закричал:

— Аполлоныч, ты здесь? Ай! Держись, держись. Мы будем жить!

Теперь это была не веревка с ремнем, это была спасательная жила, к которой привязано все, что можно, — куртка, брюки и даже рубашка. И вряд ли эта хилая связка, за которую Кнышевский смог вцепиться только зубами, правда, мертвой хваткой, могла бы спасти, то есть удержать, тем более поднять этот вес, — просто, очень просто, это был рукав дружбы, спасения, единства!

Что ни говори, а они оба повидали жизнь и знали, что все еще впереди. Впереди главные сражения, после которых может быть праздник — тоже впереди. Однако эта борьба, эта победа, сплотившая их, дала им огромный импульс жизни, без которого их дальнейший побег был бы обречен, не один вертолет завис здесь.

— Ну и персона вы, Митрофан Аполлонович, целая армия ищет вас, — с некой иронией говорил Ваха, когда они только волей и характером покорили уже слегка заснеженную вершину Басхой-лам, потом почти кубарем понеслись под гору, вплоть до спасительного низкорослого хвойного леса. А когда оказались в густом смешанном лесу, где Ваха знал почти каждую тропку (а они только звериные), им стало спокойнее, и, найдя что-то вроде летнего лежбища медведя, там завалились мертвецким сном.

От ночного холода они одновременно пробудились: оказывается, во время сна они лежали, плотно прижавшись друг к другу. Было очень темно. Гробовая тишина. Прелый, противно-сальный запах дикого зверя, гниющего мха и сырой земли. Спросонья они еще не могли вполне оценить реальность своего положения, как рядом, почти над их головами, раздалось гортанно-глухое «ху-хуу». В ответ с низины такой же звук, свист, и следом громкий детский плач.

— Шакалы, — от холода выбивает дробь челюсть Мастаева.

— А вдруг, — дернулся Митрофан Аполлонович.

— В берлогу медведя не сунутся, — успокоил Ваха. — Надо дождаться рассвета.

— Ху-хуу, — снова над головой, взмах мощных крыльев: сова куда-то улетела.

Вновь в лесу тишина, темно, а Кнышевский заерзал:

— Кто бы мог подумать — попасть в такую круговерть. А теперь в лесу, вроде человек, а тропа зверя, жилище зверя. Озверели?

— Сами виноваты, — то ли напарника, то ли все человечество, в том числе и себя, обвиняет Мастаев. — «Образцового дома» — нет, хоть какой-то культурной элиты — нет. А потом, и «Дома проблем» — нет, выборов — нет, лишь ваш «итоговый протокол», в результате ваш суд — как «большевистская тройка» — всех под репрессию. Словом, сук, на котором сами сидели.

— Ты уже сдался? — злой шепот Кнышевского.

— Не я сдался, а вы все «сдали», продали, пропили. Нам надо бороться! — вскочил Мастаев.

— Правильно, — Кнышевский тоже поднялся. — Надо двигаться, не то околеем. И лучше ночью, как звери. Куда пойдем?

— Как куда? Тут рядом Макажой, мой дом.

— Нет ни у тебя, ни у меня теперь дома, — на весь мир злится теперь Кнышевский. — Наверняка там нас ждут.

— Выбора-то нет.

— Надо думать. Пойдем. Все ж веселей и теплей. А рассвет покажет, ведь утро вечера мудреней.

И это утро показало, что их положение не завидное. В небе гул вертолетов, пару раз пролетали прямо над головою. Хорошо, что листва не совсем опала. А пойти до родного села, там просторы альпийских лугов и невооруженным глазом, глазом охотника, к тому же местного жителя, все видно — кругом по лощинам засады.

— Надо ночью идти, — шепчет Мастаев, — в подлеске хоронятся они.

— Ты думаешь, спецназ такой глупый: ночные приборы есть, — озабоченно говорит Митрофан Аполлонович. — Да что ты забыл в деревне своей.

— На разрушенный дом посмотреть, там разбитое фортепьяно Марии, в нем до сих пор пчелы моего деда живут, для нас мед приготовили, а аромат там какой!

— Сказочник ты, Мастаев, — сплюнул Кнышевский. — Завидую я тебе, дураку. Кроме пчел и Марии, более и забот нет.

— А не надо заботы создавать.

— А как без забот, если даже наш «Образцовый дом» называли не иначе, как «Дом проблем».

— Это вы писали.

— Я пешка, исполнял приказ.

— Хм, — усмехнулся Мастаев. — Зато теперь вы маршал, вас разыскивают как злостного врага.

— Заткнись, дурень, — процедил Кнышевский. Жестом приказав следовать за собой, он углубился в лес, усталый, остановился. — Нам надо где-то перекантоваться несколько дней: передохнуть, подумать, и дабы эти угомонились, мол, шакалы нас съели иль свалились со скалы.