Владимир Микушевич - Будущий год

Только в книгах я встречал свои мысли. Только книги со мной соглашались или перечили мне. Иногда книги злили меня, потому что они всего-навсего книги. На читательских конференциях говорили совсем о другом. В литобъединениях я слышал стихи разного достоинства, но мне было не до них. Меня занимала проблема свободы и необходимости. Допустим, рассуждал я, от меня не зависело, когда, где и от кого родиться. Но вот университет, например, я мог бы закончить и не закончил его по своей вине. А по своей ли? Может быть, сказалась наследственность или среда? А тогда не каждый ли мой шаг предопределен от века? Поворот руля, и моя машина полетит под откос. Что меня удерживает от этого поворота, моя собственная воля или инерция жизни, унаследованная от земноводных и ящеров? Я бросил университет случайно, но именно случайность непоправима, а, значит, неотвратима. Неужели в человеческой жизни случайность и есть необходимость? Я мог бы встретить Ярославну, а встретил Тамару. Даже если я вздумаю вернуться в университет, разве вернется то мгновение, когда я решил бросить его? Необходимость начинается с безвозвратного. Знаменье необходимости — часовая стрелка. И я вспоминал, как Римма смотрит на часы.

Лето я провел вдали от дома, занятый перевозками в связи с уборочной страдой. Ночами за рулем у меня было время поразмыслить, как разыгрывается человеческая жизнь и можно ли ее переиграть. Домой я возвратился ранней осенью и однажды в пригородном автобусе встретил Римму. Не сговариваясь, мы вышли из автобуса и заблудились в ослепительных лесах, Я успел только заметить, что блекнущая трава и Риммины волосы окрашены в один и тот же рыжевато-ржавый цвет. Вечером на остановке автобуса нас ждала Алевтина, и мы втроем отправились на квартиру к Римме, как будто это само собой разумелось. Алевтине явно случалось и прежде там бывать. Она великолепно ориентировалась в квартире и через несколько минут уже заварила для нас чай. Мы засиделись у Риммы допоздна, и я принудил себя уйти, так как счел, что позже задерживаться невозможно именно потому, что моя дочь не собиралась уходить, а предлогом для ухода послужил очередной нервный взгляд хозяйки на часы.

С того вечера Римма и Алевтина разлучались только тогда, когда Римма вела урок в другом классе или присутствовала на педсовете. Моя дочь не только провожала свою учительницу на работу и с работы, она практически переселилась к Римме, как бы приглашая меня последовать ее примеру. И я подчинился, нельзя сказать, что с неохотой. Не застав дочери дома, я послушно спешил туда, где не мог не застать ее, и мы втроем коротали длинные осенние вечера. Впервые в жизни я мог поговорить о проблемах, волнующих меня. Я полагал, что нашел веские аргументы против предопределения, и меня не расхолаживала даже скованность, с которой Римма возражала мне. Алевтина никогда не вмешивалась в разговор, сосредоточившись над домашними заданиями. Она готовила ужин, разливала чай. Я всегда уходил домой первый. Алевтина, казалось, бывала дома только для того, чтобы убедиться, вернулся ли я. Можно было себе представить, как судачат в поселке о нашей семейной жизни. Один я ни о чем не задумывался, и меня в моей беззаботности обнадеживало полное спокойствие жены, невозмутимо хлопотавшей по хозяйству. Неужели Тамара точно знала, что Алевтина ни на минуту не оставляет меня с Риммой наедине?

Я столкнулся с Риммой на улице в зимних сумерках. Она бежала мне навстречу, и на меня сразу пахнуло непоправимым. Римма ломала себе руки, судорожно кусала платок. Захлебываясь от слез, она впервые обратилась ко мне на «ты»:

— Слушай, давай уедем завтра же! Я больше так не могу…

— Куда уедем? Зачем? Что вы?

— Я больше так не могу, понимаешь, не могу… Она преследует меня, выслеживает, следит за каждым моим шагом. Даже ночью, в темноте, в пустой комнате я чувствую на себе ее уничтожающий взгляд…

— Чей взгляд, Римма? Вы нездоровы…

— Да дочери вашей, вашей милой Алевтины! Она ненавидит меня, она поклялась меня извести…

— Алевтина?… Извести?… Вас?…

— А чем же она, по-твоему, занималась все это время? И она добьется своего, добьется, уже добилась! Знаете, что она сказала мне т‹ ›лько что при всех на уроке?

— Что она вам сказала?

— Она спросила меня, как будет по-английски «разлучница».

И Римма посмотрела на часы, как зверек смотрит на капкан, в который попался. Никогда не прощу себе, что даже в ту минуту не сказал ей «ты».

Л вечером мы пили чай втроем, как ни в чем не бывало. И мы коротали вечера у Риммы, как ни в чем не бывало. Мы как бы считали своим долгом не разлучаться ни на один вечер. Правда, разговоры не клеились, потому что скованность Риммы передалась мне. Я узнал от Алевтины, что Римма уезжает. Моя дочь вдруг без обиняков сказала мне, что сегодня мы провожаем ее. Римма сидела в комнате молча и безучастно. Вещи укладывала Алевтина. Она сортировала багаж резко и внимательно, как будто делала обыск, а не упаковывала чемоданы. Закончив сборы, она взяла Римму за руку и посмотрела на часы, подчеркнуто подражая ее взгляду. Не знаю, торопились мы или медлили, когда шли на поезд, мы честно старались не опоздать. Попрощались мы без лишних слов. В окне вагона я поймал последний взгляд Риммы. Почувствовав резкий толчок, я подумал, что поезд тронулся, и он действительно тронулся как раз в тот миг, когда Алевтина крепко и решительно взяла меня под руку.