Ричард Бротиган - Рыбалка в Америке

Получив диплом, Пард уехал в Париж и стал экзистенциалистом. Он показывал нам фотографию, на которой они с экзистенциализмом сидят за столиком уличного кафе. Пард тогда носил бороду и такую огромную душу, что она с трудом умещалась в теле.

Вернувшись из Парижа в Америку, он работал сначала на буксире в сан–францисской бухте, потом машинистом в паровозном депо Файлера, Айдахо.

Конечно, за это время он успел жениться и родить ребенка. Жену и ребенка унесло неведомо куда — сдуло, словно яблоки с веток, переменчивым ветром двадцатого столетия. Впрочем, переменчивые ветры бывают во все времена. Просто осень — такое время, когда падают семьи.

После развода Пард приехал в Аризону и устроился в газету сначала репортером, потом редактором. Он торчал в кабаках Начо, городишки на мексиканской границе, пил мескаль–триунфо [38] Мексиканская водка из сока алоэ. играл в карты и дырявил из пистолета крышу своего дома.

Пард рассказывал, как однажды в Начо он проснулся утром — с бодуна, с разбитой рожей и звенящей головой. Один из его друзей сидел за столом над бутылкой виски.

Пард дотянулся до лежавшего на стуле пистолета, прицелился в бутылку и выстрелил. Друг покрылся битым стеклом, кровью и виски.

— Ты что, охуел? — спросил его друг.

Сейчас Парду уже под сорок, и он работает в типографии за $1.35 в час. Типография авангардистская. В ней печатают поэзию и экспериментальную прозу. Пард получает $1.35 за то, что управляется с линотипом. Вообще–то, это нелегкая задача — найти линотиписта за $1.35 в час, разве только в Гонконге или в Албании.

Иногда он приходит на работу и узнает, что в типографии кончился свинец. Его покупают, как мыло — по одному–два бруска.

Подружка Парда — еврейка. Двадцать четыре года; она недавно выкарабкалась из тяжелого гепатита, а сейчас дразнит Парда тем, что ее обнаженные фотографии скоро могут появиться в «Плейбое».

— Подумаешь, какая ерунда, — говорит она. — Если карточки напечатают, мои сиськи увидят всего–то 12,000,000 мужчин.

Подружку это ужасно смешит. У ее родителей водятся деньги. Она сидит в калифорнийских кустах, а отец из Нью–Йорка ей платит зарплату.

Кормимся мы очень забавной пищей, а о питье и говорить нечего: индюшатина, французский портвейн, сосиски, арбузы, куриные ноги, фрикадельки из лосося, мороженый фруктовый сок, портвейн «Христианские Братья», ржаной хлеб, дыни, куриные ноги, салат, сыр — спирт, жратва и куриные ноги.

Куриные ноги?

Мы читаем «Дневник вора» [39] «Дневник вора» — роман Жана Жене (1910–1986) «И поджег свой дом» [40] «И поджег этот дом» — роман Уильяма Стайрона (р. 1925) «Нагой обед» [41] «Нагой обед» — роман Уильяма Берроуза (1914–1997) и Краффта–Эбинга [42] Барон Ричард фон Краффт–Эбинг (1840 — 1902) — немецко–австрийский невролог и психопатолог. Краффта–Эбинга мы читаем вслух и заедаем крафтовскими [43] Фирма, выпускающая замороженные обеды. обедами.

«Однажды утром жители небольшого португальского городка увидели, как их мэр катит в направлении муниципалитета тележку, нагруженную половыми органами. Он был из плохой семьи. Из заднего кармана брюк у него торчала женская туфля, которая пролежала там целую ночь». Такие цитаты заставляют нас хохотать во все горло.

Хозяйка домика вернется только осенью. Лето она проводит в Европе. Вернувшись, она будет приезжать сюда раз в неделю — в субботу. И никогда не останется ночевать, потому что чего–то боится. Есть в домике что–то такое, что нагоняет на нее страх.

Пард с подружкой спят в комнате, малышка в подвале, а мы на воздухе под яблоней: просыпаемся с первым лучом — посмотреть, как он поднимается над сан–францисской бухтой, засыпаем опять, снова просыпаемся на этот раз для того, чтобы могли произойти странные вещи, засыпаем еще раз уже после того, как они происходят, и просыпаемся вновь — посмотреть, как солнце выходит из бухты.

Потом мы опять засыпаем, а солнце час за часом поднимается все выше и выше, путаясь в ветвях эвкалипта, который растет на холме и заслоняет нас своей тенью. И только когда солнце оказывается над верхушкой дерева, мы просыпаемся окончательно.

Мы идем в домик, где начинался двухчасовый хохот, который мы почему–то называем завтраком. Мы сидим кружком и очень медленно приводим себя в чувство, обращаясь с собой как с хрупким фарфором, потом наконец, допиваем последнюю чашку последней чашки последней чашки кофе, после чего наступает время подумать об обеде или отправиться на Фэрфакс в «Гудвилл» [44] Название сети магазинов, торгующих подержанными вещами.