Рассел Хобан - Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов

Лев пропал. На его месте возникла черная головокружительная пустота, похожая на ту, что возникает перед глазами, если резко разогнуться.

Перед Воаз–Иахином снова были люди, фотографирующиеся, жующие, пьющие из разноцветных стаканчиков. Он прислушался, пытаясь услышать призрачный рык, но не услышал ничего, кроме глухого шума чьего‑то отсутствия наподобие шума моря в морской раковине.

— На свете больше не осталось львов, — произнес Воаз–Иахин.

Ему пришли на ум его отец и забранная им карта. Каковы бы были его находки, не забери Иахин–Воаз эту прекрасную карту с собой! Он, сын продавца, составителя и любителя карт, не обладал никакими способностями к этому ремеслу, все его карты были бездарными, некрасивыми, искаженными, и именно в этом заключалось отцовское наказание — оставить его обескарченным наедине с покинутой матерью, по–стариковски привязанным к темной лавке, к колокольчику у двери, к вынужденной продаже карт всем взыскующим.

В рюкзаке Воаз–Иахина, помимо его вещей и недоконченной карты, лежали еще карандаш, бумага и маленькая линейка. Он вернулся в зал с львиной охотой, одинокий среди толпы незнакомых ему людей, и тщательно измерил изображение издыхающего льва. Он измерил также торчащие из спины льва кончики стрел, а также длину копий царя и его людей. На этом же барельефе была изображена пронзенная стрелой львица. Оба конца стрелы вышли наружу, что облегчило Воаз–Иахину его задачу измерить полную длину стрелы. Он записал все результаты своих измерений, аккуратно свернул бумагу и положил ее в карман.

После этого он покинул зал и вновь взошел на курган. Здесь он просидел очень долго. Забирая деньги из кассы в лавке, он пребывал в уверенности, что назад не вернется. Он видел себя одиноким бродягой, играющим на гитаре для случайных прохожих и собирающим деньги в футляр из‑под гитары. Однако в бессловесном отказе развалин, в стуке своих шагов по камням обочины прошлой ночью ему слышалась собственная неготовность.

В нем был лев. В нем было это. Оно пришло к нему, заставив его измерить изображение льва и пронзающих его копий и стрел. Он не знал, зачем он это сделал. Что‑то во много раз сильнее него нашло на него. Он явился сюда узнать, что делать дальше, а вместо этого узнал то, чего делать не нужно: он не станет искать своего отца. Он вернется в свою лавку за настоящим.

В сувенирном ларьке Воаз–Иахин купил фотографию львиной охоты, на которой был изображен издыхающий лев, вцепившийся в крутящееся колесо царской колесницы. Вернувшись в город, он пересел на свой автобус и скоро был уже дома.

Ночь опустилась на город, где поселился Иахин–Воаз. Он лежал без сна, глядя на розовато–серое ночное небо, оправленное в оконную раму. Здесь на ночном небе всегда отражался отсвет огней большого города. Он шевельнул рукой, чтобы зажечь сигарету, и от этого движения девушка, чья голова лежала у него на груди, повернулась во сне и скользнула рукой по его телу. Гретель. Он произнес ее имя про себя, наклонился над ней посмотреть на ее спящее лицо, тихонько отвернул одеяло, чтобы бросить восхищенный взгляд на точеное ее тело, улыбнулся в темноте и накрыл ее снова.

Лежа он наблюдал за тем, как дым медленно плывет по скудно освещенной комнате. В детстве ему рассказывали истории, совсем сказки, о юноше, отправившемся искать счастья по белу свету. Так уж получалось, что его отец умирал в самом начале, и юноша уходил в дорогу с несколькими грошами в кармане, корочкой хлеба в котомке, дудочкой или мечом. Бывало, что ему попадалась на пути какая‑нибудь волшебная вещица. Карта, например. Иахин–Воаз без улыбки обнажил зубы в темноте.

Вот и он, Иахин–Воаз, старик, ищет счастья по белу свету, — старик, захотевший новой жизни, не пожелавший смириться со смертью. А юноша остался присматривать за лавкой да помогать своей покинутой матери. Перед Иахин–Воазом всплыло лицо его жены, он отвернулся и тут же увидел улыбающееся лицо Воаз–Иахина, заглядывающее в лавку снаружи, из тени навеса.

Иахин–Воаз выбрался из постели и, не зажигая света, прошел в соседнюю комнату. Здесь стоял его стол, и на нем лежала та самая карта карт, которую он обещал своему сыну Воаз–Иахину. С улицы в комнату проникал свет фонарей, и в этом свете он мог различить на карте линии путей и точки городов.

Обнаженный Иахин–Воаз коснулся карты.

— Есть только одно место, — сказал он. — Это место — время, и это время — сейчас. Другого места нет.