Рассел Хобан - Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов

— Да, — произнесла Гретель и подумала — ну вот и начинается.

— Мы можем быть вместе, а можем и поодиночке, не отдаляясь друг от друга, — продолжал Иахин–Воаз, — не в ущерб нашим личным делам и мыслям.

— Да, — согласилась Гретель. Кто мог охотиться на него? — думала она. Братья его жены? С ножами? Откуда порезы на его руке? Это не от ножа.

— Мы можем рассказывать друг другу все, абсолютно все, — говорил Иахин–Воаз. — А еще мы можем позволять друг другу не рассказывать о чем‑то.

— Да, — соглашалась Гретель. Нет, не братья его жены. Братья другой женщины? Или она сама? Я на одиннадцать лет младше него. А моложе ли она? И красивее ли?

— Если бы я попросил тебя купить семь фунтов бифштекса и не задавать вопросов, согласилась бы ты? — неожиданно для нее заключил Иахин–Воаз.

— Да, — не раздумывая ответила Гретель.

— Спасибо, — сказал Иахин–Воаз. — Возьми у меня в кошельке деньги. Он на столе.

Он вздохнул с облегчением, ему сразу же захотелось спать. Не пойти ли на встречу со львом завтра утром? Можно будет подумать об этом сегодня вечером, после сна.

Иахин–Воаз задремал. Ему приснилась равнина цвета львиной шкуры и он сам, медленно бредущий по ней. Вокруг ничего не было. За спиной нарастал катящийся звук, он становился громче, превращаясь в медное, тяжкое громыхание. Ему не надо было оборачиваться, чтобы знать, что это колесо, что нужно бежать, спасаться, и эта тяга просто не вмещалась в границы его тела. Но равнина была такая необъятная, что бежать куда‑либо было бессмысленно. Не было места, где можно было бы скрыться. Было лишь одно пустое вневременное пространство вокруг, лишь плоское голубое небо наверху, и он продолжал медленно брести с этим внутренним, рвущим горло стремлением бежать.

Колесо было уже близко, его звук нарастал, заполняя собой пустоту равнины. Иахин–Воаз почувствовал на своей спине огромный, обитый бронзой обод, он смял его, проложил через него свой путь, прошел через него, но не продолжил свое движение, не удалился. Вот снова он подступил сзади, сопровождаемый чьими‑то криками, и Иахин–Воаз увидал на его гигантской спице гроб его отца и гроб матери.

Колесо нашло на него снова, разнося в щепки гробы, вминая мертвые тела в его тело, — мужественность его отца, грудь и лоно его матери, только теперь они принадлежали уже его жене, и это уже ее тело на колесе сминало его. Он повернулся и вцепился в нее зубами, лицом к лицу, наготой к наготе, а колесо все наезжало на него. Все хорошо, подумал он. Это путь домой, колесо отнесет меня домой. Теперь мир не пропадет. Мир и я возникнем снова.

Он взглянул вверх, на то, как колесо проходит над ним, увидел, что оно проходит мимо, увидел, как над его головой пролетают копья, целя в его сына, Воаз–Иахина, в котором уже засело два копья и который возносился вверх на колесе.

— Другого больше не будет, — произнес Иахин–Воаз. Не будет больше огромного темного плечевого колеса, отворачивающего от него. Он засмеялся и почувствовал нагое тепло своей матери.

— Все хорошо, — сказал он ей, видя, как она раскрывает свои ножницы–ноги и переносит на него свой вес. Лезвия приблизились к его пенису, когда он уже был глубоко в жене, в безопасности и уюте. — Мир вновь, и в нем — я, — произнес он. — Другого больше не будет.

Он проснулся и увидел, что Гретель спит, положив голову ему на грудь. Его кожа была мокра от ее слез. Как я оказался здесь? Кто она? — спрашивал он себя, покрывая поцелуями ее мокрое лицо. Что я делаю рядом с ней? Он не помнил своего сна. Вместо этого он вдруг вспомнил, как по воскресеньям родители брали его за город, он сидел между ними и со страхом следил за тем, как угасает свет солнца. Вечно его тошнило в машине.

Гретель принесла ему ужин на подносе. Сидя в постели, Иахин–Воаз ел и думал о том, как он оказался здесь, с этой девушкой. Гретель сидела на краешке кровати со своей тарелкой на коленях и молча ела.

Той ночью Иахин–Воаз хорошо спал и проснулся как обычно. В неверном утреннем свете он прошел в гостиную, к своему столу и разостланной на нем карте карт. Провел по ней пальцем. Если нажать посильнее, то его палец просто продырявит карту, пройдет сквозь нее и выйдет с другой стороны, на его пути нет ничего, кроме плотной бумаги. Вот и его жизнь такова: он может продырявить собой тонкую бумагу города–карты, по которой ходит, и выйти с другой стороны, в нереальность.

Иахин–Воаз заговорил с картой.

-- «Говорит человек месту: «Что ты дашь мне?»