Рассел Хобан - Кляйнцайт

— Думаю, мне не удаться выжать из себя что‑то путное в таком положении, — сказал Кляйнцайт. — В следующий раз надо будет захватить что‑нибудь, на чем сидеть. Сколько мы там собрали?

Медсестра подсчитала.

-- 1 фунт 27 пенсов.

Кляйнцайт взглянул на часы.

— И это за два часа, — сказал он. — Совсем неплохо. Пошли выпьем чаю.

Они зашли в то кафе, где они когда‑то с Рыжебородым пили кофе и ели фруктовые булочки. Заказали кофе и фруктовых булочек для себя, при этом никто не произнес ни слова.

Кляйнцайтов зад никак не мог отойти, и, думая о том, на чем можно было бы сидеть, он пришел мыслями к своему креслу в конторе, откуда его уволили. Вместе с креслом он вспомнил о своих заказах: зубная паста «Бзик», «Аналь Петролеум Напалм», «Порча Моторз Интернэшнл», «Концепции городской планировки Некрополя Лимитед» и «Местных пацанов дежурный притон Ройял Датч Хрясь». Местные пацаны с ревом пронеслись сквозь его сознание на роскошной «порче» марки «чингиз–хан II» по широкой автостраде, ведущей к району Некрополя, который по плану должен поглотить все жилые кварталы к северу от реки. Пацаны разевали свои широкие пасти на сценарий, подготовленный Кляйнцайтом. Вот их уже нет, автострада пуста. В госпитале, на его тумбочке, лежит пустая форма: гипотенектомия, асимптоктомия, стреттоктомия.

— Пойдем ко мне? — предложила Медсестра.

Кляйнцайт кивнул, поднялся, попутно смахнул со стола свою чашку, опрокинул стул, поднял его, ударился головой о стол, когда распрямлялся, сгреб свой глокеншпиль, опрокинул стул снова. Медсестра вывела его наружу.

В поезде они взялись за руки, потерлись коленями. КЛЯЙНЦАЙТ ВЕДЕТ, сообщили все заголовки в вечерних газетах. Он отвел глаза, стиснул коленку Медсестры. Двигаясь на эскалаторе вверх, к выходу из Подземки, он посмотрел с легким безразличием на девиц в белье, мысленно одел тех, кто не соответствовал его стандартам.

Квартира Медсестры. Время раздалось вширь, и Кляйнцайт вздохнул. Да, книги. Да, пластинки. Репродукция из галереи Тейта: Каспар Давид Фридрих, 1774–1840. Темные корабли, печальное предзакатное небо, фигуры на переднем плане. Китайский воздушный змей. Священное Сердце, и оно тут. Маленький медный Шива Натараджа, Владыка танца. Индийское покрывало. Прекрасное смуглое лицо Кришны всплыло в памяти Кляйнцайта. Туркменские подушки. Бархатный слоник, цветочные узоры. Войлочный кролик. Фотография Медсестры и двух сиделок перед Госпиталем. Фотография медсестры с родителями. Старые круглые часы с остановившимся маятником.

Медсестра зажгла газовую плиту, прикурила благовонную палочку, поставила квартет Моцарта. Священное Сердце и Моцарт, теперь они были вместе. Священное Сердце хранило молчание.

— Джин, виски? — спросила Медсестра.

— Виски, пожалуйста, — сказал Кляйнцайт. Отошел к окну. Небо было серым, как и прежде, на его фоне — упорные дымы из заводских труб. — Хорошо бы дождь, — попросил он.

Пошел дождь.

— Спасибо, — поблагодарил Кляйнцайт. Газ тихонько фукал. Кляйнцайт снял покрывало, одеяла. Простыни и наволочки в цветочных узорах, свежие, не наспанные. Медсестра принесла ему виски, склонила голову, и Кляйнцайт впился поцелуем в ее шею. Отставил виски в сторону. Неизвестно, когда мне удастся выпить его, подумал он. Большего и представить было нельзя.

Медсестра в неверном освещении, Медсестра выскальзывает из своего брючного костюма, освобождается от чулок при свете газовой печи. Ее жемчуг на закате, ее шелк на изукрашенных цветами простынях, ее вкус на языке, ее роскошь в ладонях, Кляйнцайт ошеломлен, стал ничем, пропал, возродился, выступил из ниоткуда, вводя себя как тему. Ловя ответ Медсестры, он звучал как холод, как безмолвие, как все, что под ним, как восставшая Атлантида, золотые соборы и восточные ковры, центральное отопление, финики и гранаты, рассеянный солнечный свет, стерео. Далеко внизу Подземка вопросила: «Не ты ли Орфей?»

Не спрашивай меня, отвечал Кляйнцайт, бесконечно разрастаясь вглубь и вширь. Кто еще может быть полон такой гармонии, такой глубины?

Легче там у огня, не налегай так на эти разукрашенные цветами простыни, сказала Подземка. Не налегай так на нее.

Легче легче легче, отозвался Кляйнцайт.

Может, позже стоит и налечь, сказала Подземка. Свижусь с тобой позже, посмотрю, собрался ли.

Я соберусь, отвечал Кляйнцайт. Ах, как я могу не, ох, как я могу не…

Забудь, сказала Подземка.

Угу, отозвался Кляйнцайт, затерянный в финиках и гранатах, солнечном свете Атлантиды, глухой к отдаленным рыку Госпиталя, который ревел там, вдали, как минотавр. Они заснули, проснулись, заключили друг друга в объятья. Проигрыватель молчал, смотрел на них красным глазом.