Эрик-Эмманюэль Шмитт - Концерт «Памяти ангела»

Аксель, усмехнувшись, переводит взгляд на купальные трусы, открывающие бессильно висящие, хилые конечности.

— И с сексом. Хотя тут я даже не успел войти во вкус.

Удрученном этими признаниями, Крису вдруг становится неловко прикасаться к Акселю. Он аккуратно и уважительно усаживает его на ступеньки бассейна.

— О, я так рад, что ты жив, так рад!

Он смотрит на жалкое тело, блеклые волосы, по спине пробегает холодок: бедный Аксель, некогда безупречная гармония его лица сменилась затвердевшей маской, перекошенные черты отражают уже не чувства, а лишь мертвенные, жестокие последствия несчастного случая.

— Как думаешь, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

— А что это изменит? — враждебным тоном возражает Аксель.

Крис в замешательстве размышляет.

Аксель, чуя закипающую внутри ярость, упорно настаивает:

— Что это изменит? Если я тебя прощу, ко мне что, вернется мое тело, музыка, потерянные годы?

— Нет…

— Ах, так, может, это облегчит твою участь? Ну да, тебе явно станет легче жить.

— Нет, моя жизнь по моей вине разрушена навсегда.

— Тогда что это изменит? Скажи! Да, скажи мне наконец!!

Аксель переходит на крик, не в силах контролировать себя. Голос его с металлическим призвуком мечется под влажными сводами бассейна. Старик прекращает описывать свои круги, а младенчески упитанный тренер наклоняется, готовый слезть со стула, чтобы вмешаться.

Аксель и Крис некоторое время молча смотрят друг на друга. В конце концов Крис со вздохом произносит:

— Ты прав. Это ничего не изменит.

— О-о, так я не стану тебя прощать. Не за этим я сюда прибыл.

Крис вновь бросает на него взгляд. Ему вдруг становится ясно, что Аксель предпринял такое путешествие лишь для того, чтобы осуществить некий план.

— Чего ты хочешь?

— Встретимся в девятнадцать тридцать в ресторане «Гризли» рядом с моим отелем.

Вернувшись на виллу «Сократ», Крис повидался с Каримом в столярной мастерской; они дружески поболтали, и он поднялся к себе, чтобы переодеться к вечеру.

Он не знал, чего ждать от этой встречи. Не знал, что думать после сегодняшнего разговора. То, что Аксель вообще остался жив, было превосходной новостью, но это не снимало с него вины, напротив: при виде измученного калеки с неприятным голосом и разбитой жизнью у Криса сложилось впечатление, что смерть Акселю заменили бесконечной пыткой. Не лучше ли…

Чудовищно… То, что взбрело ему в голову, чудовищно. Он вновь пытается избежать ответственности. Какая низость!..

Для него нестерпимо, что Аксель, которого он предал, не отправился тогда на тот свет. Единственный, кому известно его тягчайшее преступление, выжил и уже двадцать лет живет с этим знанием. Вот что его удручало… Крис презирал себя.

К столику было приставлено инвалидное кресло: Аксель уже ждал Криса в ресторане.

Они заказали ужин и начали разговор.

Крис кратко описал свое возвращение, внезапное прозрение, которое повлекло за собой решение резко изменить ход своей жизни, направить ее на благо других. Аксель же рассказывал обо всем подробно, с яркими деталями — прежде всего потому, что никогда ни с кем не говорил об этом, к тому же ему хотелось любить самого себя и, быть может, чтобы нынче вечером кто-то любил его.

До Криса постепенно дошло, кем сделался Аксель. Это привело его в ужас… Куда делся тот ангел, которого он знал когда-то, юноша с возвышенным образом мыслей, дышавший лишь искусством, музыкой? За столом сидел бизнесмен, неразборчивый в средствах, не чуждающийся кривых путей, не гнушающийся подпольной торговлей и аморальными сделками, если это позволяет набить карман. Он торговал игрушками, расписанными токсичными красками, и смеялся, когда ему сообщали о смерти детей. Он мошенничал с государством, эксплуатируя человеческую нищету. Перед Крисом был магнат, влачащий пустое существование, без любви, без друзей, без идеалов. В пылу повествования Аксель не отдавал себе отчета в том, какое производит впечатление; наоборот, в восторге от себя, он хотел произвести впечатление на собеседника. Двадцать лет назад Крис оценил бы такой взлет, деньги, власть, но новому Крису, воспитывающему трудных подростков, все это было не по вкусу.

Между сорокалетними мужчинами, сидевшими за одним столом, возникло недопонимание. Каждый создал в своем воображении совершенный, не подверженный переменам образ бывшего товарища. Аксель для Криса являл собой образец совершенства, а Крис для Акселя — прототип преуспеяния. Они сломали собственные жизни, взяв за пример другого, с более или менее неосознанным намерением вытеснить, превзойти товарища. Но теперь эти химерические конструкции рушились на глазах.