Кларисе Лиспектор: Осажденный город

Кларисе Лиспектор избирает иной путь. Она дает как бы срезы мифов, отдельные их штрихи, которые можно понять и как действительные черты человеческих характеров и судеб, и как нечто чисто психологическое, отвлеченное. В этом смысле можно даже сказать, что она следует в какой-то мере по пути развития гамих античных мифов, тоже, как утверждают некоторые книги по мифологии, ведущему от переносного смысла к буквальному, как в случае со взглядом Горгоны, который вначале внушал лишь безграничный ужас, леденящий члены, а на пути мифа превратился в силу, фактически обращающую в камень все живое. Так и в бесчисленных бразильских мифах и легендах герои их, проходя по многим тропам воображения народа и обретая многие, одна причудливей другой, получеловеческие формы, под конец «обосновываются», из большинства своих версий, в какой-нибудь одной — наиболее страшной, наиболее выразительной, наиболее духовно насыщенной — по-разному, но всегда «наиболее»…

Народная традиция всегда нетороплива, основана на раздумье и требует раздумья — потому-то у легенд всех народов земного шара так много вариантов и версий. Но в глубине каждой их версии, каждого их мотива лежит какой-то вековой народный опыт, что-то зримое, запоминающееся, нерушимо устанавливающееся в восприятии человека любой земли и любого времени. В романе Кларисе Лиспектор есть очень яркий пример такого восприятия. Придуманным и хитроумным кажется на первый взгляд пространный, неспешно изложенный эпизод, когда Лукресия, одна в своей комнате, пытается придать своему телу (чтоб привести его в соответствие со своим духом) причудливую форму, вытянув одну ногу и одну руку, поворачиваясь к пространству комнаты одной половиной лица, вся как бы удлиняясь в одну линию, превращаясь в один только профиль человека. Но в самой заветной глуби этого эпизода, сквозь все его модернистское воплощение, лежит знаменитая легенда Бразилии о «великом лешем», то грозном, то милостивом лесном духе по имени Каипора, герое сонма сказаний, из каких может составиться целый пространный эпос, повелителе непроходимых лесных чащоб, которого изображают в самых разных обличьях и который пробирается в самые разные творения бразильской литературы. В главном своем воплощении этот сказочный герой предстает странной фигурой в профиль, с одной рукой, с одной ногой, с грозным и умным выражением на единственной половине лица… Но ведь Лукресия, которая существует во внешней неподвижности мечтанья и размышления, должна неминуемо быть погруженной в вековую традицию, так что упомянутый эпизод перестает казаться таким уж надуманным и обретает свою исконную логику.

Ту самую, по какой Лукресия, подобно Персею, бежит из любимого города (хоть, в отличие от своего друга, с мучениями и возвращениями) как раз тогда, когда по логике практической жизни только и начинается в нем эта самая жизнь… Но ведь они оба бегут уже не из того города, который знали и любили. Ведь тот город — это люди, живущие в нем, и вся история его — это история этих людей, таких фантастических и таких реальных, таких отвлеченных и таких зримых, этих его первоначальных камней, стропил и строительных лесов, какие они, люди, в сущности и представляли, оставаясь самими собою, пока оставался самим собою их город. Они знали твердо, что нужно их городу, — их осада. Осада их духа, желающего сделать город простым и пригодным для простой жизни, где есть все то, что нужно простым людям, — все обиходные, каждодневные, потертые употреблением и пользой для человека, простые вещи, на фоне которых родится и любовь, и верность, и сон и явь. Потому-то, когда Лукресия спустилась за чем-то в погреб своего дома и увидела там забытые, обыденные вещи, принадлежащие или принадлежавшие некогда кому-то, она подумала, что это — прекрасный материал для строительства города. Ибо каждодневное — это чудо, нужно только суметь или постараться суметь его раскрыть — в этом и состоит жизнь. И отсюда — статика рассказа, характерная для Кларисе Лиспектор и так резко ломающая, вместе с настойчиво насаждаемой заторможенностью, стилистического и языкового пути развития фразы, как в прямой, так и в косвенной речи, все основные традиции бразильской прозы, как старой, так и новой, несмотря на верное и почтительное ученичество у лучших ее представителей.

Однако не всем из действующих лиц романа близок и нужен именно такой город — прекрасный своей незавершенностью, смутным чувством опасности, еще непокоренными пространствами, еще неясно чем грозящим будущим. Двое из них, играющие в повествовании большую и важную роль, как раз не приемлют такой вот город и без труда и раздумий, с удовлетворением, даже с радостью, встречают реальность нового, уже не растущего, а выросшего города, и с этим именно «возрастанием» связывают все свои мысли о жизненном равновесии, о благополучии, о карьере. Первый из них — муж Лукресии, Матеус, единственный персонаж, написанный, даже выписанный приемами и интонациями четкими, прозаически точными, без поэтизации, без глубинной и доверительной психологичности. Лукресия честно старается проникнуться ето интересами и образом мысли — и это ей так и не удается. Но ведь он — чужеземец, с самого начала чужеземец, подобно первому приятелю Лукресии, блестящему лейтенанту Фелипе, которым она так недолго восхищается и с которым обходится так резко. Матеус остался бы чужеземцем, проживи он в этом городе (сначала старом, а потом, по возвращении, новом) хоть две жизни. Но он не прожил и одной, и сама картина его смерти, написанная как бы в нереальном плане, со стертым восприятием событий, еще раз доказывает силу мечты, созидательность мысли и чувства — и превосходство этой исконной стихии духа человеческого над самыми практичными и с практической точки зрения оправданными поступками и путями.