Кларисе Лиспектор - Осажденный город

Оба смолкли. Она безучастно смотрела в пол. Он, напротив, возбужденный благородством, с каким себя обрисовал, жадно рассматривал свои ладони, лихорадочно строя планы на будущее. Он всегда замечал, что говорить — это для него лучший способ мыслить и что приятно, когда тебя слушает женщина. Он постарался возобновить разговор, но Лукресия уклонилась, и он прочел спокойствие и грусть на ее лице.

Глядя на нее, Матеус начинал понимать, что, в сущности, всегда ее боялся. Что может быть опасней, чем холодная женщина? А Лукресия была холодна, как рыба. И непорочна.

В первый раз заметил он на лице жены какую-то заброшенность, беззащитность. Он отвел взгляд с сокрушением.

— А у тебя какие планы? — спросил он, чтоб доставить ей удовольствие, забыв, что и своих-то еще толком не обдумал.

— Как? — внезапно пробудилась она. — Как это планы? О чем ты? Что ты такое говоришь?

Он и сам испугался, не зная почему:

— Да нет, Лукресия, я так… Какие планы, намерения…

— Как это намерения? — иронически настаивала жена. — Что ты хочешь этим сказать, у тебя есть какой-нибудь план относительно нас?

— Относительно нас с тобой?

— Но, Матеус, разве ты не говорил о планах относительно нас?

— Да нет, не относительно нас… ну да, частично да, но ты не так понимаешь… выдумываешь что-то… Я по-хорошему.

— По-хорошему!

— Ну да, по-хорошему! Почему должно быть по-плохому, Боже милостивый?

— Но кто сказал <<���по-плохому»? Мы живем, что ли, плохо? — пронзительно выкрикнула она.

— Да я ничего такого не думал… я говорил о твоих собственных планах…

— …Ты находишь, что у меня должны быть планы отдельно от твоих?

— Нет, ради Бога, у меня есть свои, а у тебя…

— …Отдельно от моих?

— О Господи!

— Изложи свои планы, Матеус.

При подобной аргументации он не смог бы этого сделать. Он сам не знал, какие у него планы. И он смотрел перед собой, замкнутый, упрямо остановясь посередь дороги.

— Это только мое, — сказал он с надменностью и болью.

— А можно поинтересоваться или как?

— Преуспеть в жизни, — сказал наконец Матеус Коррейя с усилием и стыдом.

Она открыла рот и посмотрела на него с ужасом.

Прошло мгновенье, и дом снова обрел равновесие на своей улице, и, покоренная в стенах своей столовой, она произнесла:

— Конечно, Матеус.

— Ты согласна? — оживился он, и, не зная еще, что муж умрет от сердца, она испугалась его радости.

— И не подумай, что я воздушные замки строю, у меня в голове все по дням расписано, поняла? Как ты думаешь, а?

— Про что?

— Да про то, что я сказал, черт возьми, Лукресия! — воскликнул раненый боец, не отступая.

— Как я могу знать про то, что ты сказал, — пробормотала она с раздражением и отчаянием… Это был единственный раз, когда они столкнулись лицом к лицу.

Прелесть всего этого была в том, что она настолько заплуталась, что ощущала себя ведомой насильно. Богатая и потерянная, шла она дальше, и открывались кино, и множились в зеркалах жесты и лица. Он спрашивал, она отвечала, и не собрать было мыслей: она не смогла даже удержать в памяти некоторые фразы.

— Хочу купить белого газу на блузку, я ее вышью крестом!

Надо было ему об этом сказать.

— Я сколько уж времени бананов не ела… — Она слегка потянула Матеуса за лацкан пиджака, а он отклонился досадливо. — Я такие драгоценности в витрине видела, Матеус!.. Матеус! У меня губы потрескались, — сообщала она.

А однажды в зале, полном людей, она высказалась так:

— Риголетто — это ведь Риголетто. Навсегда.

И сама испугалась. Словно из других времен было подобное мнение. Настолько, что если б в зале были молодые, то взглянули бы на нее с любопытством. Лукресия со страхом угадала это.

Город Сан-Жералдо не был больше на пороге своего рождения, и она потеряла свою прежнюю значимость и свое незаполнимое место в прежнем захолустье. Существовал даже проект постройки виадука, какой соединил бы холм с нижним городом… Участки на холме уже распродавались под будущие особняки… Куда уйдут лошади?

Безмолвные свидетели пришествия людей и машин, лошади смиренно перебирали ногами. Отмахивались хвостом от солнцепечных мух.

В ту пору Лукресия Коррейя причалила наконец к тому, что происходит. Придя к мысли, что видела весь этот прогресс в мечтах и отсюда почерпала свою силу. Узнавая то здесь, то там знаки своего строительства.

Тогда она возобновила свои прогулки, и новая жесткость родилась в ней по отношению к мужу. В те времена он стал работать уже меньше, и случалось ему проводить долгие часы дома, скучая. И если оба решали, что сегодня не выйдут, то каждую минуту сталкивались по комнатам, в раздражении.