Кларисе Лиспектор - Осажденный город

Потом задумалась как-то, замечталась: хорошо бы стоять тут одной, с собакой, чтоб было видно снизу — как знак города. Лукресия Невес нуждалась в бесчисленном множестве вещей: в клетчатой юбке и шапочке из той же ткани; в том, чтоб чувствовать (давно уж хочется), как другие смотрят на тебя в таком клетчатом убранстве, пояс блузы низко по бедрам и цветок за поясом — так одетая она взглянула бы на предместье, и то вмиг бы преобразилось. И пес рядом, обязательно. Такое она создала себе виденье. У нее не было воображения, но острое внимание к реальности вещей превращало ее почти в сомнамбулу; она нуждалась в вещах, чтоб поверить в их существование.

Персей вернулся со шляпой и, обтерев ее рукавом, взглянул на девушку, беспокойно смеясь, не умея скрыть торжество от своей победы над ветром; смеялся и озирался с беспокойством на спокойную природу мира. И проницательно подумал, что может сказать: «Похоже, что собирается дождь, да, Лукресия?» — для того лишь, чтоб снова прийти ко взаимному согласию и заставить повернуть к нему лицо девушку, так неотрывно глядящую на башню внизу. Но то была неправда: ясное небо обволакивало их и разлучало. И, надевая свою шляпу, юноша забыл, на что хотел указать.

Он повертел в воздухе рукой, но сразу же ее и отнял. Рядом лежала куча отбросов, ожидая пожога… И разговор завял. Лукресия Невес, без улыбки, смотрела перед собой.

Только воздух оставался свободен, да черные нити проводов связывали столбы снизу вверх по холму — «что за вид», — думала Лукресия, скользя взглядом снизу вверх. Птахи летали, неустанно передразнивая друг друга. Нити радиоволн рассекали тонко и чисто легкий воздух в холодке над открытым полем… а они смотрели снизу вверх. Недвижные.

Ведь возможно же понять и не сделать никакого вывода — вот что выражал глубокий взгляд юноши. И способность девушки не понимать заключала в себе ясность вещей понятных, то самое совершенство, часть какого составляли они оба: черные нити дрожали в бесцветности, а они смотрели снизу вверх, недвижные, непонятные, неизменные. «Что за вид», — подумала в который раз Лукресия Невес.

Тогда Персей наклонился вперед и уставился на рельсы внизу.

И все смягчилось под бездумным и кротким взглядом юноши, все заколебалось под ветром, и обрело жизнь в себе, без запаха, без вкуса, в незаменимой форме самих рельсов, — и холмиков щепы у них по сторонам, — и зелени, зелени полей. «Взгляни-ка, водопойня для лошадей высохла…» Оба были так медлительны, так заторможены, что видели с упорством то, из чего сделаны вещи, то, что впивалось в лицо девушки с цепкостью жука вон на том столбе. «Взгляни-ка! Жук…» Они взглянули на жука. Поморщились. Лукресия и Персей. Оба.

Персей переходил мыслью с себя на девушку и с нее на себя, махая ресницами от солнца и от упрямой мысли о любви, какую не умел почувствовать и передать. «Да и нет повода ее полюбить» — он поднял с земли камень, обтер с него пыль, доказывая свою снисходительность к вещам грязным, и Лукресия Невес взглянула на него, не поняв. «И правда, нет повода». Разве что препятствия: и одно из них то, что «больно уж она разборчива», — обвинил молодой горожанин, и только его мать, умершая год назад, поняла бы, что это было чисто мужское обвинение. Неутомимый характер Лукресии Невес тоже его настораживал. Она напоминала иностранку, все время приговаривающую: «В моей стране это так».

Тесный ум Персея искал чего-то, что возбудило бы нежную жалость, но даже физические недостатки подруги были спокойные, и она относилась к ним спокойно, словно говоря: «В моей стране это так!» — она была, казалось, защищена целой расой людей, во всем ей подобных. Даже ее удовольствия строились на мысли, что ночь в палатке — это хорошо, что просыпаться на рассвете не требует усилий, что жизнь солдата вовсе не тяжела — она всегда унижала его своим пристрастием к военным, выказывая такое восхищение перед их храбростью, перед их оружием, что ему становилось стыдно: «Какая бестактная!» — думал он и чувствовал, что вот тут-то и можно ее обвинить.

Однако, несмотря на все это, сейчас они были уравнены общим всплеском юности на вершине Паственного Холма — бродили и беседовали, размахивая руками в разъяснительных жестах. Неважно, о чем они так оживленно рассказывали друг другу: они были здесь, чтоб виднеться, как город внизу. И если б кто-нибудь увидел их издали, то разглядел бы в них паяца и короля. Быстрая ходьба радовала их — король улыбался и был прекрасен, паяц строил забавные рожи; была марионеточная развинченность в походке обоих — они сливались в одну фигуру, с одной ногой длинной и другой короткой… Красота юноши и уродство девушки, цветок и насекомое… Одна нога длинная и другая короткая шли вверх, потом вниз, потом вверх. Иногда казалось, что юноша идет впереди, а девушка пляшет вокруг него: это было, когда он улыбался своей божественной и чистой улыбкой, а Лукресия Невес говорила, махая руками, — так виделись они другим.