– Не злись на себя, Антуан. Так будет еще хуже.
На меня вдруг наваливается сон, словно кто-то набросил мне на голову тяжелое одеяло. Анжель укладывает меня в постель и усыпляет ласковыми поглаживаниями, касанием внимательных уважительных рук, которые каждый день соприкасаются со смертью. Я проваливаюсь в беспокойный сон. Словно тону в бушующем, бездонном море. Я вижу странные сны. Мне снится мать, стоящая на коленях в своем красном пальто на пути у поезда. Отец улыбается радостно, как это было давным-давно, карабкаясь на опасную вершину по крутому заснеженному склону, и его лицо красное от загара… Мелани в длинном черном платье, с раскинутыми в стороны руками лежит на черной воде в бассейне, на носу у нее солнцезащитные очки… И я сам, пытающийся проложить себе путь в густом лесу, причем мои голые ноги вязнут в жидкой грязи, кишащей насекомыми…
Проснувшись, я вижу, что на дворе день, и какое-то время сижу в оцепенении, не в силах понять, где нахожусь. Потом вспоминаю. Я у Анжель, в недавно обновленном доме у реки, построенном в XIX веке, в котором когда-то располагалась начальная школа, в центре Клиссона. До знакомства с Анжель я никогда не слышал об этой древней живописной деревушке под Нантом. Каменный фасад дома увит плющом, на черепичной крыше высятся две трубы. А обнесенный стенами бывший школьный двор превратился в сказочный сад. Я растягиваюсь на удобной кровати Анжель. Ее со мной рядом нет. Ее сторона постели холодна. Я встаю и спускаюсь на первый этаж. Меня встречает аппетитный аромат кофе и поджаренного хлеба. Блеклый желтоватый свет проникает в окна. Растения и деревья в саду покрыты тончайшей пленкой инея, словно пирожные глазурью. С моего места в окно мне видны только верхушки развалин, которые когда-то были укрепленным феодальным замком Клиссона.
Анжель сидит за столом, поджав одну ногу под себя. Она внимательно читает какой-то документ. Рядом стоит открытый ноутбук. Подойдя ближе, я понимаю, что она читает медицинскую карту моей матери. Анжель переводит взгляд на меня. Под глазами у нее темные круги. Наверное, она мало спала этой ночью.
– Что ты делаешь?
– Жду тебя. Не хотела тебя будить.
Она встает и готовит мне кофе. Она уже одета. Как обычно на ней черные джинсы и свитер с воротником, тоже черный, на ногах ботинки.
– Похоже, ты совсем не спала.
– Я просмотрела медицинскую карту твоей матери.
По ее тону я догадываюсь, что она намеревается сказать мне что-то очень важное.
– И? Ты что-то нашла?
– Да, – говорит она. – Сядь, Антуан.
Я усаживаюсь рядом с ней. В залитой солнечным светом кухне тепло. После ночи, полной беспокойных сновидений, я не уверен в том, что готов к новому испытанию. Я собираюсь с силами.
– И что ты нашла в этой карте?
– Как ты знаешь, я не врач, но работаю в больнице и каждый день вижу по нескольку покойников. Я читаю их медицинские карты, разговариваю с врачами. Я хорошенько изучила карту твоей матери, пока ты спал. Сделала кое-какие выписки. Поискала информацию в Интернете. И отправила электронные письма знакомым врачам.
– И? – спрашиваю я, внезапно понимая, что кофе не идет в горло.
– Мигрени у твоей матери начались за два года до смерти. Не слишком частые, но сильные. Ты что-нибудь об этом помнишь?
– Раз или два… Она лежала в полной темноте, и к ней приходил доктор Дардель.
– За несколько дней до смерти у нее был криз и ее осматривал врач. Вот, смотри!
Анжель протягивает мне ксерокопию документа. Я узнаю наклонный почерк доктора Дарделя. Я уже видел этот документ среди других, предшествовавших смерти Кларисс. «7 февраля 1974 года. Мигрень. Тошнота, рвота, боль в глазах. Двоение в глазах».
– Да, я уже это читал. Это что-то значит?
– Что ты знаешь об аневризме, Антуан?
– Это маленький пузырь, который образуется на поверхности артерии головного мозга. Стенка аневризмы тоньше, чем стенка артерии. Беда, если она вдруг лопнет.
– Что ж, неплохо.
Анжель доливает себе кофе.
– А почему ты спрашиваешь?
– Думаю, твоя мать действительно умерла от разрыва аневризмы.
Потеряв дар речи, я смотрю на нее. Наконец я бормочу:
– Значит, они с Бланш не дрались?
– Я высказываю свое мнение, вот и все. Последнее слово в этой истории за тобой. Это твоя правда.
– Думаешь, я преувеличиваю, Бог знает чего себе навоображал? Что у меня паранойя?
– Нет. Конечно же нет.
Она кладет руку мне на плечо.
– Не горячись. Твоя бабка была старой каргой, ненавидевшей гомосексуалистов, в этом никто не сомневается. Но выслушай меня, хорошо? 7 февраля 1974 года доктор Дардель осматривал твою мать на авеню Клебер. У нее была жестокая мигрень. Она лежала в постели, в полной темноте. Он предписал ей принимать лекарства, которые она обычно пила, и на следующий день ей стало лучше. По крайней мере, он так решил. Твоя мать тоже так думала. Но аневризма имеет свойство увеличиваться, и, возможно» так было и в этом случае, о чем никто не догадывался. Когда аневризма увеличивается, до того как она лопнет и вытечет кровь, она давит на мозг или на оптический нерв, на мышцы лица или шеи. «Мигрень, тошнота, рвота, боль в глазах, двоение в глазах». Если бы доктор Дардель был помоложе и следил за новыми тенденциями в медицине, с такими симптомами он немедленно отправил бы твою мать в больницу. Два врача, мои друзья, подтвердили, что именно так они и поступают в подобных случаях. Может, в тот день у доктора Дарделя было много работы, может, его ждали другие серьезные больные, может, ситуация не показалась ему критической. Как бы то ни было, аневризма увеличилась в размерах и 12 февраля, то есть через пять дней, она лопнула.
Читать дальше