Татьяна де Росней - Бумеранг судьбы

Я замолкаю. Это конец истории.

Анжель нежно разворачивает меня к себе, чтобы я мог видеть ее лицо. Она берет мое лицо в ладони и долго-долго на меня смотрит.

– Ты уверен, что именно так все было, Антуан? – спрашивает она меня ласковым голосом.

– Я много об этом думал. Это ближе всего к правде.

Она встает и идет к камину, прижимается лбом к камню, потом оборачивается ко мне.

– Ты поговорил об этом с отцом?

С отцом… С чего же начать? Как описать наш последний разговор, состоявшийся несколько дней назад? В тот вечер я, выходя из конторы, вдруг ощутил потребность побеседовать с ним, невзирая на то, что Мелани была против и всеми силами старалась отговорить меня от моего намерения, ведь это дело касалось и ее тоже. Но я не мог больше молчать. Довольно! Хватит играть в загадки. Что знает наш отец о смерти Кларисс? Что ему рассказали? Знал ли он о существовании Джун Эшби?

Когда я пришел, они с Режин ужинали, сидя перед телевизором. Смотрели новости. Диктор как раз что-то рассказывал о грядущих выборах в США. Что-то об этом высоком поджаром кандидате в президенты, почти что моем ровеснике, которого люди называли черным Кеннеди. Отец смотрел телевизор молча, он выглядел усталым. Есть ему не хотелось, но горку таблеток так или иначе нужно было принять. Режин шепнула мне, что через неделю мой отец ложится в больницу.

– У него сейчас тяжелый период, – добавила она, с удрученным видом качая головой.

Когда с ужином было покончено, Режин ушла в другую комнату, чтобы позвонить подруге. А я объявил отцу, надеясь, что он соблаговолит оторваться от экрана, что хочу с ним поговорить. Он кивнул, давая понять, что слушает. Но когда он наконец посмотрел на меня, в его глазах я прочел такую тоску и усталость, что не смог выговорить ни слова. Это был взгляд человека, который знает, что скоро умрет, и не хочет бороться за свою жизнь. Взгляд, в котором слились воедино глубочайшая печаль и спокойная покорность судьбе. Он взволновал меня до глубины души. Не было больше властного отца, беспощадного критика. Передо мной сидел больной старик со зловонным дыханием, дни которого были сочтены и который не хотел слушать ни меня, ни кого бы то ни было из живущих.

Слишком поздно… Поздно говорить, что он много для меня значит, что я знаю о его болезни, знаю, что он умирает. Я опоздал со своими вопросами о Джун и Кларисс и не решусь уже ступить на скользкую почву расспросов. Отец слегка прищурил глаза, но выражение его лица не изменилось. Он ждал, когда же я заговорю. А поскольку я молчал, в конце концов он пожал плечами и, даже не подумав настоять на разговоре, отвернулся снова к телевизору. В театре в такие моменты на сцену падает занавес – спектакль окончен. Ну же, Антуан, это же твой отец! Сделай над собой усилие, возьми его заруку, дай ему понять, что ты рядом, что ты думаешь о нем, даже если тебе это тяжело. Пересиль себя, скажи, что ты беспокоишься о нем, скажи, пока не стало слишком поздно! Посмотри на него, он скоро умрет, ему осталось совсем немного… Ты больше не можешь это откладывать!

Я вспомнил, как в молодости, когда его волосы были черными и густыми, совсем не похожими на нынешние три жалкие пряди, строгое лицо отца вдруг озарялось яркой улыбкой. Как он обнимал нас и нежно целовал. Как на прогулке в Булонском лесу сажал Мелани себе на плечи, как покровительственно клал руку мне на спину и легонько подталкивал вперед – и я чувствовал себя самым сильным мальчишкой в мире. Нежные поцелуи ушли в прошлое со смертью моей матери. Отец стал требовательным, жестким, всегда готовым критиковать и никогда – выслушать. Мне хотелось спросить почему жизнь сделала его таким желчным, таким неприязненным. Не смерть ли Кларисс стала всему виной? Не потеря ли единственного человека, рядом с которым он ощущал себя счастливым? Может, он узнал, что она была ему неверна? Что она любила другого? Или другую, любила женщину? Не это ли невыносимое унижение разбило сердце моего отца, разбило самую его душу?

Но я ни о чем не стал у него спрашивать. Ни о чем. Я встал и направился к входной двери. Он не шевельнулся. Вопил телевизор. И Режин, только в другой комнате.

– До свидания, пап.

Он что-то пробурчал в ответ, не повернув головы. Я вышел и закрыл за собой дверь. Оказавшись на лестнице, я не смог сдержать слез – горьких слез сожаления и боли, которые, стекая по щекам, обжигали мою кожу, как кислота.

– Нет, я не смог поговорить с отцом. Это невозможно.