Генри Миллер - Сексус

Брызнула струя шипучки, и, поднеся ко рту стакан, Карузерс пожаловался:

– Нет больше сил торчать в конторе. Черт меня толкнул на это проклятое место. Делать мне там нечего, только надувать щеки с важным видом да ставить свою подпись на дурацких бумагах.

Он сделал большой глоток и опустился в глубокое моррисовское кресло 34. Он был похож на вконец замученного работой бизнесмена, хотя работы у него было с гулькин нос.

– Вот так-то лучше, – отдуваясь, проворчал он и сделал мне знак садиться. Мару он подозвал кивком. – Сядь-ка здесь, – сказал он, похлопав рукой по креслу, – хочу тебе кое-что сказать. Есть хорошие новости.

Я стал свидетелем весьма интересной сцены. Хотелось бы знать, не было ли все это разыграно специально в мою честь. Он потянул Мару к себе, явно намереваясь обслюнявить ее еще раз, но она отдернула голову.

– Не валяйте дурака. И пожалуйста, не пейте больше. Вы напьетесь, и какой уж тут разговор…

Она положила руку ему на плечо, пальцы перебирали его волосы.

– Видите, какая она тиранка, – повернулся ко мне Карузерс. – Помоги Бог тому бедняге, который на ней женится. Вот я сбежал из дому, принес ей хорошие новости…

– Так какие же новости? – перебила его Мара. – Что ж вы ничего не рассказываете?

– Так ты не даешь мне рассказать. – Он хлопнул Мару по крестцу. – Кстати, – повернулся он ко мне, – не хотите ли налить себе еще? И мне тоже, если только она разрешит. Мне-то самому просить бесполезно, я уж ей надоел с этим.

Такая перепалка могла затянуться до бесконечности. Стало ясно, что возвращаться в контору поздно – день кончался. Второй стаканчик окончательно утвердил меня в решении остаться до конца и посмотреть, что произойдет дальше. Я заметил, что Мара не пила, и почувствовал, что она хочет, чтобы я остался. Хорошие новости были переведены на запасной путь, а потом и вовсе забыты. А может, он уже сказал ей кое-что украдкой – что-то уж очень резко оборвалась эта тема. А может быть, спрашивая его о новостях, она в то же время предостерегала его. («Так какие же новости?» А рука, поглаживающая его по плечу, говорила, что не надо при мне говорить об этом.) Я уже ничего толком не понимал. Присев на софу, я незаметно приподнял покрывало, чтобы посмотреть, постланы ли там простыни. Их не было. Потом я узнаю, что это означает. Но до «потом» был еще долгий путь.

Карузерс и в самом деле был пьяницей, но пьяницей славным, компанейским. Одним из тех, кто равномерно распределяет время между пьянством и трезвостью. Одним из тех, кто никогда не помышляет о закуске. Одним из тех, кто обладает сверхъестественно цепкой памятью и каким мертвецки пьяным ни кажется, все видит, все замечает, все запоминает.

– А где же мой рисунок? – неожиданно спросил он, глядя совсем ясными глазами на стену.

– Я его убрала, – сказала Мара.

– Это-то я вижу, – проворчал Карузерс, впрочем, без всякого раздражения. – Мне хотелось показать его твоему другу.

– А он его уже видел.

– Ах вот как? Ну тогда все в порядке. Тогда нам ничего не надо от него скрывать, верно? Я хочу, чтоб у твоего друга не было никаких иллюзий насчет меня. Ты же знаешь, если б я не мог тобой обладать, то не позволял бы этого и никому другому. А раз дело обстоит иначе, то все прекрасно. Так вот, она собирается пожить здесь неделю-две. Я сказал ей, что сначала должен поговорить с тобой – ты здесь хозяйка.

– Хозяин здесь вы, – вспыхнула Мара, – и вы можете поступать как хотите. Но если она появится здесь, я уйду. У меня есть собственное жилье, здесь я бываю, чтобы присматривать за вами и не давать вам упиться до смерти.

– Это даже забавно. – Карузерс снова повернулся ко мне: – Как эти девушки терпеть не могут друг дружку. Честное слово, Валери – очаровательное создание. Она, правда, глупа как пробка, но это не такой уж большой недостаток. Зато у нее есть все, что притягивает мужчин. Я содержу ее год или больше, и мы жили прекрасно, пока… – Он кивнул в сторону Мары. – Между нами говоря, я думаю, она ревнует меня к Валери. А вы познакомитесь с Валери, если останетесь здесь подольше. Уверен, она еще сегодня сюда заглянет.

Мара рассмеялась каким-то странным смехом, такого я никогда прежде у нее не слышал: деланный, неприятный смех.

– Эта кретинка, – сказала Мара с презрением, – да она только взглянет на мужчину – и тут же залетает. Она же ходячий абортарий.

– Ты имеешь в виду свою подружку Флорри? – спросил Карузерс с безмятежной улыбкой.

– Не упоминайте ее имя в связи с этой… – Мара разозлилась всерьез.