Поль Констан - Откровенность за откровенность

На его взгляд, женщинам стоило бы у них поучиться. Он извинился за свой нерадушный прием, но, плюс к тому, что ее рекомендовала кафедра «феминин стадиз», его уже достали приезжающие со всех концов Америки бабы, которые, стосковавшись по материнству, желали под предлогом научных изысканий подержать на руках новорожденного детеныша шимпанзе или гориллы. Их не смущали ни стерильные одежды, в которые приходилось влезать, ни ожидание родов целую ночь напролет. Он выстраивал их в ряд перед клеткой роженицы и заставлял записывать наблюдения по минутам. Когда самка, наконец разрешившись от бремени, вылизывала малыша, эти женщины, вряд ли способные представить себе рождение собственных детей, рыдали от полноты чувств.

В трудных случаях он даже позволял понянчить малышей, и двуногие, все в тех же стерильных халатах, бахилах, масках и шапочках, ходили на четвереньках с обезьяньими детенышами на спине. Они брали на себя роль, от которой отказывалась мать. Он называл это сеансами реадаптации к дикой природе. Когда малыши подрастали, он просил женщин повисеть на кольцах и шинах: учил прыгать по ветвям.

Куда вращается земля? — спрашивала себя Аврора. Солдаты раньше воевали, теперь борются за мир, полицейские сажали в тюрьму, теперь борются с преступностью, а здесь смотрители Зоопарка стали хранителями. Она вспоминала свои первые съемки — все об отловах; двадцать лет спустя ее камера потребовалась, чтобы выпускать животных на волю. Да, теперь зоопарки заселяют опустевшие леса.

— Баба-де-моса , — сказал Хранитель, глядя на нее с нежностью.

Он взял ее под руку. Я покажу вам лечебницу. Они сели в его открытый «рейндж-ровер», чтобы добраться до строения, стоявшего отдельно в самом конце Зоопарка. Он отворил дверь; едва они вошли, их встретил многоголосый плач, сменившийся воплем упования, когда больные узнали Хранителя. Все от пола до потолка полнилось любовными трелями, нетерпеливо-нежными призывами, сладкими всхлипами. Хранитель просовывал руку между прутьями решеток, гладил чье-то брюхо, чью-то голову. Все звери звали его, каждый просил до него дотронуться.

У Зоопарка было два лица, две стороны: дневная, где звери заслонялись равнодушием от человеческих глаз, и ночная, где они разговаривали. Здесь, в сумраке лечебницы они высказывали свою потребность, и это был не только голод, тоска по воле или тяга к спариванию, нет, это было сильнее, насущнее: они нуждались в любви, которой если нет — не выжить. У него дар, подумала Аврора, чудесный дар от природы, и звери это знают. Она видела явление бога. Крики зверей были полны любви, и ей стало лучше в коконе, сплетенном из нахлынувшего влечения к этому человеку и любви этих бессловесных.

— Вы подходили когда-нибудь близко к носорогу?

— Нет, — покачала она головой и почувствовала, что именно этого ей в жизни остро не хватало.

— Тогда идемте, — сказал он, и они снова покатили в «рэйндж-ровере» к великолепному гроту, где помещались крупные травоядные.

Зоопарк оказался больше, чем думала Аврора, и ехать пришлось довольно долго. Проезжая мимо озера, где грелись на берегу крокодилы и черепахи среди стаи амазонских белых цапель, он рассказал, что, когда умерла его мать, он кремировал ее и развеял прах здесь. Иногда он приходит сюда молиться, потому что солнце садится вон там: он показал пальцем в сторону Арканзаса, за прерию, поросшую бизоньей травой.

Они вошли в огромный блокгауз через потайной ход. Дверь за ними закрылась, и они окунулись в изумительный запах мочи: крепкий насыщенный дух сгущался и, казалось, дробился, нос улавливал отдельные нотки множества разных ароматов. Она узнала преобладающее в нем сено с примесью серного запаха капусты и репы — это была основная пища, но животные хранят на коже, в чреве и другие, едва уловимые запахи: веяло корой тропических деревьев, густым духом чащи, соком кактусов, капельками смолы на колючках. И Аврора тихонько вдыхала запах семени, сладкий, фиалковый.

Профиль носорога на стене был великолепен. Не двигайтесь, сказал Хранитель и щелкнул языком. Словно от земного толчка покатился на нее самый большой валун с горы. Тень отделилась от мрака и скользнула прямо ей под ноги. Он был рядом, и она, смирившись с участью тех девушек в белых одеяниях, которых бросали в подземелья лабиринта на съедение рогатому чудовищу, почувствовала себя вязанкой хвороста, охапкой зеленых листьев.

Когда ее рука коснулась его, кажется, где-то у плеча, она поняла, что погладить его не сможет. Не сумеет одним-единственным движением охватить сразу его форму, его поверхность, его тепло. Ее рука на его коже была слепа, как если бы ей надо было представить себе гору, взяв только один камешек. Она дотронулась до него — и его не стало.