Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии

И в самом деле, он ловко довел меня до уреза воды, а затем и к причалу, который он называл Лалита. Нам пришлось спуститься по множеству полуобломанных ступеней, пробираясь сквозь разноцветные толпы обдававших нас своим особым запахом паломников, браминов и нищих. А затем, безо всякого предупреждения, носильщик водрузил меня на борт лодки, в которой уже находились двое молодых скандинавов. Вслед за этим мы толкнулись… и течение понесло нас неспешно к середине реки, откуда священные ритуалы проглядывались лучше всего. Мы видели женщин, закутанных в сари, изящно и безмолвно погружавшихся в священные воды, придерживая при этом обеими руками свои распущенные волосы; мы видели полуголых мужчин, уходящих глубоко под воду, — и долгие минуты проходили до тех пор, пока там, в глубине, свершалось ритуальное омовение, после которого они появлялись вновь. В отдалении по берегам реки мы видели множество причалов и пристаней, на которых теснились толпы паломников, каждый из которых истово свершал свои религиозные обряды; меня поразило какое-то возбужденное безмолвие, царившее над всем. А вслед за этим, в сгущающихся сумерках громкоговорители, хрипя, затянули долгие песнопения-мантры, и огромное количество купальщиков стали выходить из воды к кромке берега или к ступенькам, дабы присоединить свой голос к молитвам, сопровождая пение сложными упражнениями йоги. Лодочник отложил весла и опустился на колени, молясь вместе со всеми, в то время как лодка миновала очередной причал, где кольца белого дыма поднимались над пламенем огромного погребального костра. Оба молодых скандинава и я, не отрываясь, смотрели на лодочника, совершенно ушедшего в свою молитву, в то время как сама лодка, изменив направление и двигаясь бесцельно посередине реки, дала нам возможность заметить, что в то время, как один ее берег был густо усеян толпами народа, теснившимися на причалах и по кромке реки, равно как и на ступенях крепостных стен и храмов, другой, противоположный берег, был покинут людьми и абсолютно пуст, не обнаруживая ни единого строения, ни хотя бы одной человеческой фигуры: все сущее словно растворилось в пустоте небес, как если бы оно испарилось и кануло в небытие прямо посередине реки, превратившись в ничто. Когда пение наконец прекратилось, лодочник поднялся с колен и снова взялся за весла, глядя перед собой затуманенным взором. Я обратился к нему дружеским тоном и сказал: «SHIVA».

Я сказал так, вычитав из путеводителя, который Лазар держал при себе, что Варанаси являлся, так сказать, отчим домом бога Шивы (что означает «Разрушитель»). Темное лицо лодочника немедленно наполнилось живейшим интересом, и он закивал изо всех сил, но при этом не преминул поправить меня «Вишванат», выпустив весла, он раскинул широко руки, как бы приглашая обнять всю Вселенную. «Вишванат», — повторил он, как бы подчеркивая, что это имя больше и важнее, чем Шива. Аккуратно дотронувшись пальцем до точки, расположенной у меня на лбу на месте «третьего глаза», я мягко произнес еще раз: «Шива. Шива?» Оба молодых скандинава взирали на нас, выпучив глаза. Но лодочник твердо стоял на своем, хотя заметно было, что он польщен моей осведомленностью. Тем не менее он вновь поправил меня — «триамбака, триамбака» — и опять повторил: «Вишванат, Вишванат». Заметив, что я разочарован услышанным, он, в конце концов, покорно согласился со мной и произнес с застенчивой улыбкой: «Да. И Шива тоже. И Шива тоже».

Когда окончательно стемнело, коротышка-носильщик привел меня к одному из помостов, где тела умерших предавались огню.

Впервые я увидел, как люди несли цветы и сласти, чтобы бросить их в пожарище, после чего, стоя в некотором отдалении, поскольку коротышка попросил меня не приближаться к огню слишком близко, я долго стоял, наблюдая, как ритуальный огонь пожирает тела, в то время как семья покойного, усевшись в кружок, тихо напевала священную мантру. Так я дождался момента, когда ритуальный костер погас, и в темноте, разгоняемой лишь светом факелов, все родные, поднявшись, встали кругом, собирая ритуальный пепел, в то время как один из них разбивал кости черепа, чтобы освобожденная душа усопшего обрела покой в водах Ганга; весь пепел должен был последовать туда же. Только после этой операции я мог вернуться в свой отель, окутанный темнотой. Я дал носильщику несколько рупий, и он поблагодарил меня, сложив ладони вместе и приложив их к груди. Но и после этого он не оставил меня, поскольку не был уверен, что я найду нужную мне дверь, а потому сопроводил меня по невидимым в темноте ступеням до тех пор, пока я не уткнулся носом в дверь нашего номера. Тихонько постучав, я заявил о своем возвращении, а не услышав ничего в ответ, слегка приоткрыл дверь. В комнате было темно, и огромные кровати были пусты. Похоже, что в мое отсутствие Лазары совершили перестановку. На балконе я разглядел два грузных силуэта. Подойдя ближе, я понял, что они недавно приняли душ, их волосы еще не просохли. Все, что осталось от великолепного вида, открывавшегося с балкона несколькими часами ранее, сейчас было накрыто густым покрывалом тьмы, в которой исчезли и храмы, и причалы, и только здесь и там несколько одиночных факелов высвечивали прибрежные заросли Ганга, бросая причудливые колеблющиеся тени. Рядом с Лазарами находилась скамейка, покрытая куском расшитой материи; на скамейке стояло несколько тарелок с остатками ужина. Они не заметили моего появления, глубоко погруженные в какой-то разговор. Я тихонечко постучал в балконную дверь, и они оба тут же повернулись в сторону стука; улыбка на их лицах давала мне все основания предполагать, что они и в самом деле рады меня видеть, — ни дать ни взять родители, дождавшиеся своего сына. Выходило, что все это время они не покидали своего номера, оставаясь на маленьком балконе, наслаждаясь открывающимся видом.