Меир Шалев - Дело было так

Иными словами, если верить этой версии, не было никакого упакованного как следует быть деревянного ящика, не было никакого американского капитана с позолоченным рукавом или французского капитана, высокого, как мачта, не было никаких дальних поездов и маленького поезда Долины, не было белой лошади, и зеленого поля, и красного платья в горошек. Не было ничего! Просто обыкновенный маленький скромный пылесос, к тому же прибывший в Страну вместе с дядей Исаем, и не в тридцатые годы, а в начале пятидесятых, уже после Войны за независимость!

Эта скучная версия для меня неприемлема. Прежде всего, потому, что я не впервой сталкиваюсь с такого рода попытками оспаривать истину. А во-вторых, потому, что в таких случаях я всегда руководствуюсь проверенным правилом, корни которого лежат, кстати, в мире науки, а не в юриспруденции или в литературе. Ученые говорят, что, если какое-то явление допускает несколько правдоподобных научных объяснений, следует принять самое простое. Аналогично, если какая-то история имеет несколько вариантов и все они выглядят истинными, в нашей семье предпочитают самый красивый. А кому же не очевидно, что «восхождение» американского свипера в Страну Израиля в большом деревянном ящике, внутри которого находилась обвязанная веревкой коробка, на которой была нарисована очаровательная улыбающаяся женщина, к тому же перевернутая вверх ногами, как молодой лук на грядке, а также широкое поле, и ползущая по нему телега, и голубое, и желтое, и зеленое, и все это внезапно открывается перед толпой потрясенных мошавников, — кому не очевидно, что такая сцена несравненно красивее, а стало быть, и несравненно истинней, чем какой-то утомительный день в скучном контейнере на пыльной таможне в хайфском порту.

Но решающим в этом вопросе является для меня тот факт, что однажды ночью, спустя много лет, я сам увидел наш знаменитый свипер. И он был именно фирмы «Дженерал электрик», и год изготовления у него был тот же, что в версии моей мамы, и у него действительно были большие беззвучные колеса, и корпус его был действительно большой и сверкал еще больше, чем в давнем мамином рассказе.

Дело было так. Шел 1970 год, и я был молодым студентом Еврейского университета. Как-то раз, направляясь в университет, я зашел в почтовое отделение на иерусалимском рынке Махане Иегуда. Я хотел отправить пару книг приятельнице, которая работала в то время в больнице в Соединенных Штатах. Мы познакомились и подружились года за два до того — она была медсестрой в том госпитале в Афуле, где я пролежал несколько месяцев после ранения во время Шестидневной войны.

Я встал в очередь. Передо мной стояла загорелая девушка в белой хлопчатобумажной блузке, коротких брюках и босоножках. Она сильно отличалась от других ожидающих. Сразу ясно было, что она не с рынка Махане Иегуда, не из Иерусалима и даже не из Израиля. Ее босоножки были, правда, типичными библейскими сандалиями, но совершенно новыми, и ремешок одной из них уже натер сзади, над пяткой, маленький трогательный пузырь привыкания. Пучок волос над затылком был заколот необычной заколкой. А ее короткие брюки были мужскими, но не теми синими штанами израильской фирмы «Ата», которые все носили в то время, со вшитыми и свисавшими до колен карманами, а особыми заграничными брюками, пошитыми специально для дальних путешествий, с многочисленными накладными карманами. В ту пору в западной моде вообще было много разнообразия и индивидуальности, это сегодня большинство молодых людей там выглядят и одеваются так одинаково, что порой кажется, будто это у них такая униформа.

Она и пахла как-то иначе, чем все, и я до сих пор это помню. Я хорошо различаю и запоминаю запахи, и та девушка, как мне показалось, пахла морской водой, смешанной с большими оранжевыми персиками — они, кажется, назывались «сомерсет» и с тех пор исчезли с иерусалимского рынка, да и с рынков вообще, и по ним я тоже очень скучаю.

Ее лица я не видел, но на нее приятно было смотреть и со спины. У нее был точеный затылок и сильные ноги. На полу перед ней стояла посылка с адресом на английском, и каждый раз, когда очередь продвигалась, она слегка подталкивала свою посылку вперед пальцами ноги в босоножке — этаким ленивым, обаятельным движением.

Похоже, она почувствовала мое присутствие за спиной, а, возможно, — также мои усилия прочесть адрес на ее посылке, потому что вдруг обернулась и посмотрела на меня. Я с удовольствием отметил, что она, как и я, носит очки. Мы обменялись смущенными улыбками близоруких. Я сказал ей «Шалом». Она ответила на американском английском: «Я туристка», — потом добавила на американском иврите: «Я не говорю на иврите», — и снова повернула ко мне затылок.