Моррис Глейцман: Болтушка

— Я знаю язык жестов, — заявил он, глядя прямо на меня, и выставил средний палец, как раньше за спиной мисс Даннинг.

Примерно полкласса засмеялось.

Я решила не обращать на него внимания.

Моя соседка по парте все еще корпела над письмом. Линейка, которой она водила по строчкам, застряла на слове «искренне».

Я достала ручку, придвинулась к ней и, зачеркнув «искренне», написала рядом «без дураков». Она еще немного пошевелила губами, потом подняла на меня глаза и улыбнулась.

— Ровена Бэтс, ну и фамилия, — не унимался Дэррин. — Ровена из семейства летучих мышей! Летаешь по ночам, как Бэтмен, и сосешь кровь?

Почти никто не засмеялся. Ну, еще бы! Знавала я ребят с глубокой умственной отсталостью, так любой из них сострил бы получше.

Я хотела было поинтересоваться, как называется родовое гнездо семейства Пек — вероятно, Пекло? — но вовремя вспомнила, что руками здесь никому ничего не втолкую, а отругиваться на бумаге — слишком долго.

— Мои родичи тебя бы просто обожали, — паясничал Дэррин, — они только и мечтают, чтобы я наконец заткнулся!

Никто не смеялся.

Дэррин больше не имел успеха у публики.

Мне бы и дальше не обращать на него внимания, ведь я, считай, победила! Повернуться бы, например, к соседке, которая так медленно читает, и обменяться с ней адресами, почему бы и нет?

Дура я потому что. Безголосая и безмозглая.

— Твои папочка с мамочкой небось довольны, — разорялся Дэррин Пек, — что у них растет такое чудо природы? Или они думают, что так и надо, потому что сами такие?

Вот это он зря.

Папа-то может за себя постоять, но мама умерла, когда я родилась, и я очень сержусь, если кто-то говорит о ней гадости.

Я здорово рассердилась.

В Тасмании началось извержение всех вулканов, и в голове у меня забурлила раскаленная лава.

Одним прыжком я пересекла комнату, выхватила лягушку, которую держал в руке Дэррин Пек, свободной рукой сдавила ему щеки, так что его красногубый рот сам собой раскрылся, и запихнула туда лягушку. Потом, схватив с учительского стола моток клейкой ленты, обмотала ее для прочности вокруг его рыжей башки — в несколько слоев, пока моток не закончился.

Несколько секунд все глазели на меня, оцепенев от ужаса и разинув рты. Затем рты дружно захлопнулись.

Лава в голове начала остывать. Дэррин Пек давился и булькал, а все остальные молча пятились от меня и вжимались в стенки. И тут до меня наконец дошло.

Что я наделала!

Никогда, никогда не будет у меня здесь ни одного друга.

Я выбежала из класса, пронеслась по коридору мимо перепуганной мисс Даннинг и увидела этот шкаф. Ключ торчал снаружи, я его выдернула, захлопнула за собой дверь и заперлась изнутри.

Ну и воняет же тут!

Вряд ли это бутерброд с сыром, скорее уж дохлая лягушка.

Все равно не открою.

Буду сидеть в темноте и представлять, как будто я снова в старой школе и вокруг все свои.

Только вот учителя в коридоре мешают. Бегают туда-сюда, переговариваются, покрикивают на ребят, чтобы те не выходили из классов.

Мисс Даннинг только что звонила папе, а директор спрашивал учителей, у кого в багажнике есть ломик.

Вроде бы ни у кого. Или они не признаются.

И я их понимаю. Охота была тащиться на стоянку, отпирать машину — ради какой-то дурацкой девчонки, которую уже вся школа ненавидит.

Папа явился вовремя.

Я уж было совсем отчаялась. Мне было тошно от вони, жалко мисс Даннинг, которая не отлипала от двери и все умоляла меня выйти, и вдобавок страшно, потому что где-то совсем рядом включили электродрель.

Но я не могла заставить себя открыть дверь и очутиться лицом к лицу с толпой перепуганных школьников.

И рассерженных учителей.

И с директором мистером Фаулером, который ободрал себе костяшки пальцев, пытаясь взломать дверь скоросшивателем.

Я же была совсем одна.

И тут во двор въехал грузовик.

Никогда еще я так не радовалась дребезжанию заднего борта. Он у нас дребезжит от вибрации с тех самых пор, как папа заменил старый двигатель на новый, с турбонаддувом и дополнительным выхлопом.

В коридоре опять заговорили, забегали, а потом мисс Даннинг снова меня окликнула:

— Ровена! Твой отец уже здесь. Но если будешь умницей и выйдешь из шкафа, мы не дадим тебя в обиду.

Я усмехнулась в темноте. Не знает она моего папу.

Потом вздохнула поглубже и открыла дверь.