Алан Холлингхёрст - Линия красоты

— Но, Джеральд… это же я! Я же не какой-нибудь пришелец из космоса! Мы с ним три года проучились вместе!

С этим Джеральд спорить не стал — он развернулся вместе с креслом и снова уставился в окно.

— И тебе у нас всегда было уютно, верно?

— Конечно… — с трудом выдавил Ник.

— Мы к тебе были очень добры, по крайней мере, мне так кажется. Так? Ты вошел в нашу жизнь — в самом широком смысле слова. Благодаря нам познакомился со множеством интересных людей. Поднялся, можно сказать, на высочайший уровень.

— Да, разумеется. — Ник судорожно вздохнул. — Отчасти поэтому я страшно сожалею о том, что произошло, — и добавил робко и серьезно, — ну, понимаете, об этом последнем эпизоде с Кэтрин.

Джеральд сдвинул брови; он явно не ожидал и не желал извинений, тем более переплетенных с соболезнованиями по поводу его дочери. Однако сдержался и сказал только:

— Боюсь, ты никогда не понимал мою дочь.

— Мне кажется, — отвечал Ник, — человеку, который сам не страдает от чего-то подобного, вообще трудно понять природу ее болезни, я имею в виду, не в какой-то отдельный момент, а вообще, день за днем. Я знаю только одно: она по-прежнему любит и вас, и Рэйчел, несмотря на то что нанесла вам… такой удар. В период маниакального возбуждения она живет в мире, где возможно все. И в сущности, что она такого сделала? Просто сказала правду.

Кажется, его слова заставили Джеральда задуматься — он нахмурился и немного помолчал; но затем, совсем как в телеинтервью, продолжил гнуть свою линию, не обращая внимания на возражения и неудобные вопросы.

— Скажи мне, пожалуйста, тебе не казалось странным, что ты, гомосексуалист, сблизился с такой семьей, как наша?

Ник подумал: да, это было необычно, в этом-то и заключалась красота. Но вслух сказал:

— Я только сторожил дом. Это Тоби предложил, чтобы я к вам переехал. — И, решившись на дерзость, добавил: — С тем же успехом можно сказать, что вы сами приблизили меня к себе.

— Я все обдумал, — сказал Джеральд, — и, как мне представляется, понял, что произошло. Это обычная история, об этом везде пишут. Своей семьи у тебя быть не может, поэтому ты сближаешься с чужой семьей. А через некоторое время начинаешь завидовать, потому что у нас есть то, чего у тебя никогда не будет, плюс еще твое происхождение… в общем, настал момент, когда ты не мог больше этого выносить — и в результате вот так нам отомстил. А ведь ты знаешь, — он развел руками, — мы от тебя ждали только одного — верности.

Слова Джеральда поразили Ника своей несообразностью; ничего, решительно ничего похожего он не думал, не чувствовал и не делал. А в следующий миг он сообразил, что Джеральд и сам не верит ни единому своему слову — просто делает свое дело, превращает домашнего ягненка в козла отпущения. Для него это самый естественный выход. Спорить не было смысла, и молодой человек, отчаянно вцепившийся в спинку кресла, раздираемый ужасом, изумлением и горем, вовсе не собирался спорить — но какой-то другой Ник открыл его рот и сказал его голосом:

— Я даже отдаленно не представляю, о чем вы говорите, Джеральд. Но, должен заметить, рассуждения о верности в ваших устах мне кажутся странными и неуместными.

Никогда прежде он не решался критиковать Джеральда. Сам Джеральд, как видно, тоже это сознавал, и неожиданная атака Ника изумила его до полной потери самообладания.

— Это уж точно, ты, мать твою, не представляешь, о чем говоришь! — Он вскочил, но взял себя в руки, сел и продолжал с усмешкой: — Да как ты смеешь равнять себя со мной? Мои дела — со своей грязью? Кто ты вообще такой, твою мать? Какого х… ты здесь делаешь?

Лицо его побагровело и исказилось, словно смятое судорогой. Дрожа от соприкосновения с безумием, Ник произнес заготовленную с самого начала фразу:

— Что ж, думаю, вы не станете особенно огорчаться, если узнаете, что я сегодня же покидаю ваш дом.

И в тот же миг Джеральд, притворившись, что его не слышал, гневно произнес:

— Вон! Вон из моего дома, сегодня же!

Герцогиня настояла на том, чтобы Джеральд и Рэйчел приехали на свадьбу. Джеральд счел нужным позвонить и сделать попытку отказаться:

— В самом деле, Шерон, — говорил он громко и оживленно, — я никогда себе не прощу, если мое появление испортит вам этот счастливый день…

Но прежде, чем она успела, по своему обыкновению, безапелляционно потребовать, чтобы он не молол чепуху, торопливо проговорил:

— Ну, хорошо, хорошо! Я просто подумал, что должен спросить, — таким тоном, что стало ясно: он и не собирался отказываться, просто выполнял необходимый, хоть и не слишком приятный, социальный ритуал. Джеральд не верил, что его присутствие может кому-то что-то испортить.