— Вот ты деревню нарисовал. И море с волнами. Скучаешь, наверно, а почему не едешь?
Карл налил себе полчашки:
Когда-нибудь устану бриться,
И в хате с видом на лиман
Я в старых книгах буду рыться
И перечитывать Дюма.
(Дым из каменных труб
Вьётся раннею ранью,
Серый день на ветру
Повисает таранью.)
И, собираясь на рыбалку,
Увижу, как звезда дрожит,
И жёлтая, как смерть, собака
Ко мне тихонько подбежит.
Холодным носом в пыль уткнётся,
И возле ног моих свернётся…
— Ну вот, видишь, — кивнул Славка, — там хорошо. А я тараньку давно не ел. Пива у нас нет. Поехал бы, и собаку себе завёл. А Татьяна твоя — в платье бы ходила. По бережку.
Карл:
Мне удалось раздобыть билет,
И поезд ещё не ушёл.
Еду в Одессу, которой нет —
Это ли не хорошо…
Там свежесть сгоревшего огня
Серая тень таит.
Одесса забыла, что нет меня,
И ничего, стоит.
Всё в контражуре, конечно, но
Море полно говна.
То ли виною её вино,
То ли моя вина.
И где-то на перекрёстке лучей —
Каждому по лучу, —
Одесса спросит меня: — Ты чей?
И я своё получу.
Славка:
— Предатель, получается, жалко. А мог бы стать капитаном, в загранку бы ездил, богатым сделался…
Карл:
Всё, как было, остаётся,
Всё, как много лет назад:
Солнце ходит, море трётся,
Суслик важен и усат.
Те же заросли бурьяна
У ларька «Вино и сок»,
Всё такой же дядька пьяный
От ларька наискосок.
Дядька пьяный на песке
С сединою на виске.
Над коричневой губою
Папиросочка горит,
Он беседует с прибоем,
Сам с собою говорит.
Сколько лет — пятнадцать, двадцать
Славит здешние края…
Подойти, поизгаляться…
Боже мой, да это ж я.
Славка:
— Значит, место тебе не подходящее. Там, говорят, вина красного много. А тебе водка больше подходит.
Карл:
— Слава, а почему ты прозой со мной разговариваешь? Чем я хуже Бродского, или Рубцова?
Славка:
— Не хочу тебя обижать. Ты — знакомый. Слушай, Карла, если тебе на юге херово, живи у нас, в деревне. Я тебе тёлку продам. Что тебе Москва — всё равно на стуле сидишь и на пердалина смотришь. А Татьяна твоя по бережку бы ходила. В комбинзоне…
Карл:
…Тракторная колея,
Ливень, холод, мрак кромешный…
Что же делать, если я
На другой воде замешан.
Царских скифов кирпичи,
Глина, красная от жажды.
Там из солнечной печи
Выкатился я однажды.
Не мечтая о Руси
За две тыщи километров,
Над обрывом проносил
Брюки, круглые от ветра…
Золотой литой залив,
Голубой, седой, жемчужный…
Ветром жарким, отчим, южным
Выперт я под кроны ив.
Валерьяна, лебеда…
Родина? Конечно, да.
Но, казалось бы, родной
Старый пруд, покрытый ряской,
Недоверчиво, с опаской
Расступился предо мной.
Славка:
— Ты, Борисыч, меня напугал, как собака. Как же ты живёшь? Куда тебе деваться?
Карл:
Молчит усталая жена,
Течёт разбитое корыто —
Тысячелетняя война
Между призванием и бытом.
Без поражений, без побед —
Братания да перебежки.
Так равно радует обед,
И строчка, вспыхнувшая в спешке.
Но неизменно, всякий раз,
Едва вода заткнётся в кране,
Едва забрезжит чай в стакане —
Как будто кто-то рад за нас.
Карл победоносно поглядел на Славку. Тот спал, наклонившись над столом, и дышал тяжело, как биатлонист на финише после долгой и трудной трассы.
Утром Карла разбудила Татьяна:
— Карлик, Слава ушёл…
Комната была пуста. Постель аккуратно свёрнута рулоном. Больше Славку они не видели.
Кричала кошка, развязавший алкаш с верхнего этажа громыхал Окуджавой, и Славкина боль, тёмная, коричневая, долго стояла потом по углам.
Карл разглядывал снежинку, прилипшую к стеклу. Вычурная и ажурная, она была похожа на крестик, подарочный или кладбищенский.
Пришёл Сашка.
— Что-то я замотался совсем. Поехали в деревню. Дней пять у меня есть.
— Ребята, — сказала Татьяна, — как я вам завидую. Карлик, поезжай, и не думай.
Карл думал: «Если зимник не накатан, так это пешком, двенадцать километров по реке, а снег глубокий, да с рюкзаком…»
— Митяй встретит на «Шишарике», — подсказал Сашка.
Митяев «Шишарик», ГАЗ-66, военная машина, ломался приблизительно раз в неделю.
Читать дальше