Мария Метлицкая - И шарик вернется…

Благородная Женька простила мужа и отпустила с миром, ни одного плохого слова о нем не сказала. Худенькая девочка с копной густющих волос и печальными глазами! Как Таня желала ей счастья! Как молила Бога, чтобы он послал сестре верного человека! Женька, сестричка! Родной человек! Кто у них есть на свете ближе!

Женька, с ее порядочностью и совершенно нереальными по нынешним временам взглядами на жизнь, женатых отвергала сразу — это не обсуждалось. Просто отношений — ни к чему не обязывающих — не желала. Хотела любви и поддержки.

В любом возрасте женщина ищет любви и поддержки… Так устроен мир.

Однажды Таня встретила первого мужа. Мужчина щеткой чистил машину — шел сильный снег. Она узнала его со спины. Сразу. На минуту приостановилась. Задумалась — окликнуть его или нет. И… прибавила шагу. Прошла мимо.

Странная штука жизнь! Любить человека. Прожить с ним годы. Спать с ним в одной постели. Родить от него ребенка. И — пройти мимо. О чем говорить? Дежурные вопросы и дежурные улыбки? Чужие люди. Абсолютно чужие.

Да, жизнь — смешная штука. Говорят, молодость — счастливая пора? Оставьте! В молодости только и хорошо, что здоровье и наличие физических сил. А так… Одни рефлексии и сомнения. А еще — страсти, разрывающие душу, осуждение, непонимание. Таня вспоминала, что в молодости у нее были две краски — черная и белая. Никаких компромиссов, облегчающих жизнь. Она была не способна прощать, и это мучило, отнимало последние жизненные силы. А страхи? Боязнь не состояться, что-либо пропустить? В зрелости — назовем это так — ей жилось куда уютнее. Прощать и оправдывать она с годами научилась и еще научились жалости и сочувствию. А это дорогого стоит.

Верка так и называла ее потом — алыча: «Вырезали мою алычу». Вырезали. Сделали химию. Верка валялась на кровати без сил, как тряпка. Пила только кефир — чуть меньше тошнило. Волосы с головы падали пуками. Берешь прядь — она остается в руке. Страшно. Лийка дома почти не бывала. Такая сука выросла, господи! Чертовы гурьяновские гены. Правильно говорил отец — рожать надо с умом. Знать от кого. Потом не исправишь. Обратно не затолкнешь. Это история на всю оставшуюся жизнь. Хотя сам… «Советчик, тоже мне, — горько думала Верка. — Влип на старости лет по самое не балуйся». Верка насчет Светика не обольщалась.

Однажды подошла к спящей Лийке, сдернула одеяло, увидела синяки на локтевых сгибах, села на пол и завыла. Поняла — все. Это конец. Край. Из этого уже не выбраться. Никогда. Потому что ни денег, ни сил. Потому что ничего в этой жизни больше хорошего не будет. Потому что неоткуда взяться этому «хорошему». Верка была человеком опытным по части людских страданий. И такой болезнью, как оптимизм, давно уже не страдала.

Звонок в дверь раздался поздно вечером — она дремала под телевизор, Лийка лежала с сильной ангиной и высокой температурой. Верка, сонная, с трудом нащупала тапки и набросила на ночнушку халат. Кого еще принесло! Наверно, кто-нибудь из Лийкиных ублюдочных дружков.

Она открыла дверь. На пороге стоял высокий мужик в темной куртке и бейсболке, глубоко надвинутой на глаза.

– Вам кого? — почему-то по-русски спросила Верка.

– Не признала, Верунь? — спросил незваный гость и снял кепку.

Свет в коридоре был тусклый. Верка прищурилась.

– Серый, ты?

Он кивнул:

– Ну ты, блядь, забралась. Думал, не отыщу.

– Проходи. — Верка отступила в глубь крохотной прихожей. Серый зашел.

– Чаю хочешь? Или бутерброд? — спросила она. — Яичницу еще могу сделать, если яйца есть.

Серый внимательно посмотрел на нее, потом оглядел прихожую.

– Да, мать, все вижу. Поимела тебя жизнь. По полной поимела.

Верка молчала.

– Нет, — продолжил он. — Жрать я у тебя не буду. Времени нет. Я по делу зашел, на минуту.

Верка усмехнулась:

– Какое, Серый, у тебя ко мне может быть дело?

Он молча протянул ей потертый «дипломат». Верка в руки его не взяла, и Серый поставил его на пол у ее ног.

– Что это? — Она кивнула на «дипломат».

– Там — все, что тебе положено, Вер. Твоя доля. — Он замолчал и отвел взгляд. — Там — твое и Лийкино. Извини — пришлось поделить пополам. В Москве у Гурьяна осталась жена. — Он смутился. — Ну, жена не жена, а баба, короче. У нее — сын. Гурьян считал его своим. Так что по чесноку поделили, Вер. Ей ведь тоже парня поднимать надо, — словно оправдывался он.

Верка молчала и смотрела в стену.

– Ну, — растерянно сказал Серый, — я пошел?