Дидье Ковеларт - Прошлой ночью в XV веке

Я пожимаю плечами в знак неосведомленности и поворачиваюсь к почтальонше, которая занята тем, что щедро намазывает маслом ломоть хлеба. Мне вспоминается ее вчерашний истерический транс и гневный крик: «Мерзавец!»

— Пятнадцатый век! — восклицает старик Пикар, качая головой и так же сокрушенно глядя на меня. — Долгонько же вы отсутствовали!

— А что вы думаете о реинкарнации? [28] Реинкарнация (перевоплощение) — переселение души умершего человека в новое тело. — осведомляется его половина, и ее бесстрастное лицо озаряет еле заметная улыбка.

Я отвечаю, что мои интересы лежат, скорее, в области современной живописи и библиофильстве, — таким образом я надеюсь подбросить сразу две новые темы для беседы, но никто из них на мою уловку не клюет.

— Реинкарнация не пустое времяпрепровождение, — уточняет дама, — впрочем, она и не фатальна. Скажу больше: это явление встречается куда реже, чем принято думать. И осуществить ее, увы, весьма трудно.

— Моя жена имеет в виду нашу дочь, которую потеряла сорок восемь лет назад, упав с лестницы, — разъясняет мне тоном докладчика старый фавн. — С тех пор она безуспешно пытается реинкарнировать ее. Ей казалось, что лучше всего возродить Морисию в теле дочери Мориса, — тогда это осталось бы нашей семейной тайной. Но, к сожалению, жены нашего сына — все как одна! — отказывались совершать необходимый ритуал, и, в результате, мы выплачиваем алименты уже трем его бывшим супругам.

— Папа, месье Тальбо это совершенно не касается, — сухо отчеканивает ПГД Green War . — Я обязан перед ним отчитываться только по делам нашей фирмы.

Стараясь избежать этой темы, я спешу доесть свой минестроне, и юный Луи уносит мою тарелку. Над столом повисает тишина, нарушаемая лишь потрескиванием горящих дров в камине. Затем Ядна Пикар встает, шелестя своими одеждами, и провозглашает тост, обращенный ко мне:

— Давайте поблагодарим Морисию за то, что она пригласила вас на свой день рождения. И пожелаем, чтобы это не оказалось простым совпадением…

Ее слова встречены многозначительным шепотом и понимающими улыбками; бокалы тянутся ко мне со всех сторон, красное вино искрится в сполохах каминного огня. В ответ я желаю присутствующим здоровья и процветания. После чего наклоняюсь к Джонатану Прайсу, который за весь обед раскрыл рот только для питья, и, указав на свежую деревянную заплату, размером два метра на метр, светлеющую в старинном дубовом паркете у дверей столовой, спрашиваю его, лишь бы сменить пластинку:

— У вас были проблемы с канализацией?

— Нет, просто в январе я убрал оттуда скелет, — говорит англичанин. — Как только мы нашли ему достойное место упокоения, нам сразу полегчало.

— Во времена Столетней войны существовал такой обычай, — разъясняет его друг, входя из кухни с чугунной гусятницей в руках, — убитого врага хоронили в жилых покоях, дабы попирать ногами его труп и, тем самым, глумиться над ним даже после смерти. К счастью, Мари-Пьер засекла это место. Вы, наверное, заметили его шпагу в холле: Джонатан счел нужным экспонировать ее, поместив в витрину…

— Обязательно обратите внимание на особую форму клинка и гарды, — бормочет экспонент, глядя на меня исподлобья.

— Тушеный каплун с черничным соусом и фуа гра! — объявляет Луи, приподняв крышку кастрюли грациозным жестом стриптизера. — Позвольте вашу тарелку, господин инспектор. Это блюдо может многое вам напомнить, ведь оно приготовлено по рецепту XV века.

Я никак не комментирую эти слова и молча протягиваю ему тарелку, потом спрашиваю, нет ли у кого-нибудь из присутствующих зарядника для «Самсунга». Никто не реагирует.

— Ну, может, кто-то из вас даст мне на минутку свой мобильник? Я должен позвонить домой.

— В замке мобильная связь не работает, — напоминает Морис.

— Нет, работает, у меня только что был контакт…

Наш юный кормилец даже подпрыгивает от неожиданности.

— Где? — кричит он, уронив в мою тарелку здоровенный кусок мяса и обрызгав соусом.

— Мой пуловер! — рявкает Джонатан Прайс.

— Где это было? — настойчиво повторяет его дружок.

— В комнате с резными панелями там, наверху…

На какой-то миг Луи застывает в изумлении, потом подходит ко мне вплотную и, грозно воздев палец, визжит срывающимся фальцетом:

— Не смейте больше входить в эту комнату… никогда… вы слышите?!

— Почему? Это что — комната Синей Бороды?

Он стискивает зубы и, повернувшись ко мне спиной, идет со своей гусятницей в сторону маврикийки. За столом царит гробовое молчание.