Иэн Макьюэн - Первая любовь, последнее помазание

Вы спрашиваете, что я сделал, увидев девчонку. Ха, я вам скажу. Шкаф тот видите, он почти всю комнату занимает. Я примчался сюда, залез внутрь и спустил в кулак. Не думайте, что при этом думал про нее. Мне и так хватило. Я думал про прошлое, про когда был не больше метра. Это возбуждало сильнее. Вижу, что у вас на уме: грязь, извращенец. Ха, я потом вымыл руки — иные и этого не делают. И, кстати, мне полегчало. Следите за мыслью: отпустило. Меня всегда отпускает в этой комнате, что еще надо? Вам-то какое дело. У самих небось в доме чисто, жена стирает белье, и зарплата от государства за собранные про нас сведения. Ладно, знаю, что вы этот… как его?. социальный работник и пришли помочь, но какой от вас прок, разве что выслушаете. Меня уже не изменишь — слишком долго такой. Но говорить полезно, и про себя расскажу.

Отца своего я не видел — он умер до моего рождения. Думаю, все проблемы отсюда: мать растила меня одна, без никого. Мы жили в громадном доме в пригороде Стайнса. С мозгами у нее была лажа — понятно? — вот и у меня по наследству. На детях была завернута, но про новое замужество и слышать не хотела, так и осталась с одним мной; я был у нее заместо всех нерожденных деток. Из кожи вон лезла, чтоб не взрослел, и долго у нее это получалось. Знаете, я ведь толком не говорил до восемнадцати. В школу не ходил, она меня дома держала — дескать, в школе слишком грубое обращение. День и ночь нянчилась. Когда перестал умещаться в детской кроватке, пошла и купила медицинскую (с бортами) на больничной распродаже. Очень в ее духе. Так и спал на этой штуковине, пока из дома не ушел. А на обычной не мог — боялся скатиться, если засну. Слюнявчик мне повязывала даже после того, как я ее на пять сантиметров перерос. Сумасшедшая. Притащила молоток, гвозди, доски какие-то и сколотила специальный стул для кормления — это в мои-то четырнадцать. Ха, вообразите, с каким треском эта штуковина подо мной развалилась. Но боже! Какой же дрянью она меня пичкала! Почему теперь и мучаюсь животом. Ничего не давала делать самостоятельно, даже мыться. Шагу ступить без нее не мог, а она и радовалась, сука.

Почему не убежал, когда подрос? Вам небось кажется, что меня ничто не удерживало. Но слушайте, мне это и в голову не приходило. Я не знал, что жизнь бывает другой, не думал, что отличаюсь. Да и как убежишь, если даже выходить на улицу страшно: полсотни метров от дома — и от ужаса полные штаны? И куда? Шнурки толком не умел завязывать, а тут бы работу пришлось искать. Думаете, теперь жалею? Хотите насмешу? Я не страдал. С ней вообще-то нормально было. Она мне книжки читала и все такое, мастерила всякие штуки из картона. В ящике из-под фруктов у нас был самодельный театр, а людей мы вырезали из бумаги и ватмана. Нет, я не страдал, пока не узнал, что другие обо мне думают. Если бы можно было всю жизнь заново проживать два своих первых года, я бы, скорей всего, так никогда и не понял, что несчастен. Она ведь, вообще-то, хорошая была, моя мать. Просто немного не в себе.

Как стал взрослым? Скажу: научиться не смог. Притворяюсь. Все, что у вас на уровне подсознания, мне приходится тщательно продумывать. Контролировать каждое действие, как актеру на сцене. Вот сижу перед вами на стуле, скрестив руки, всё чин чином — это я себя контролирую. Иначе лежал бы на полу и пускал слюни. Не верите? Да я такой же копуша, как раньше, особенно по утрам, а с недавних пор вообще перестал одеваться. Ну и за обедом вы сами видели: нож с вилкой для меня хуже пытки. Все жду, чтобы подошли, погладили по головке, покормили с ложечки. Убедил теперь? И вам не противно? Ха, а мне — да. Противно до отвращения. Кажется, так бы и плюнул в мать за то, что таким меня сделала.

Расскажу, как научился притворяться быть взрослым. Когда мне было семнадцать, матери — всего тридцать восемь. Внешне еще вполне ничего и выглядела намного моложе. Не будь она так зациклена на мне, замуж могла выскочить запросто. Но у нее одна цель была: затолкать меня обратно в утробу. Правда, только до встречи с одним чуваком, после которой ее точно подменили. Все бросила — и давай наверстывать упущенное в плане секса. Умом тронулась из-за своего хахаля, хотя и раньше была со сдвигом. Хотела его домой привести, но не знала, как он прореагирует на семнадцатилетнего карапуза. Поэтому за два месяца мне предстояло пройти курс ускоренного взросления. Если выплевывал еду, или коверкал слова, или даже просто стоял и глазел на нее без дела, стала меня лупить. И уходила по вечерам, оставляя одного дома. Кто бы справился с такими переменами? Семнадцать лет ути-пути и вдруг — к ногтю. Меня стали мучить мигрени. Потом припадки, особенно накануне ее вечерних уходов. Руки и ноги не слушались, язык черти что вытворял, сам собой управлялся. Кошмар просто. Потом все меркло, и наступала тьма. Мать все равно уходила, и, очнувшись, я обнаруживал, что лежу в темноте, в луже собственных испражнений. Плохое было время.