Евгений Степанов - Застой. Перестройка. Отстой

— Виталь, ты меня, а?

— Уважаю, да.

— Ну, тогда телок бы, а?

— Не едут, Ленчик, что-то, погоди маленько!

— Мне подождать — я подожду, — ерничал Ерошкин, вспоминая известный монолог Жванецкого.

Затем мужики догадались позвонить другому сотруднику музея — Сашке Никодимову, двадцатитрехлетнему красивому, соблазнительному жеребцу (он работал техником). Дозвонились сразу. И Сашка, как ни странно, сразу приехал. И привез с собой двух девушек. Одну — себе, другую — товарищам. Леня попытался приударить за ней, но он уже не мог связать двух слов — и был отвергнут.

Сашка сказал мне на ушко, что Оля (та — что для всех) хочет быть или со мной, или с Шульцем, но только не с Ленькой.

Не откладывая дела в долгий ящик, Шульц, чтобы потом не забыть, спросил у подружек телефончики. А Оля вдруг выпалила следующее:

— А телефон у меня такой же, как и у Сашки!

…

Оказалось, что Никодимов привез на «растерзание» свою родную сестру. О, непостижимый, альтруистический порыв! Мы с Шульцем удивленно переглянулись.

Я, узнав, что Оля и Сашка — родные брат и сестра, отпрянул от девушки, точно ошпаренный, и начал устраивать себе ночное ложе из стульев в коридоре (у меня уже был подобный опыт…).

Отвергнутый Леня очень грустил и чтобы рассеять грусть-тоску, изловчился и пьяной дрожащей рукой разлил коньяк по рюмкам, не обделив, разумеется, и себя. Затем начал произносить тост в честь Великого Октября! (Через день была какая-то годовщина Революции.)

Нужно признать: Ленька всегда оставался верным марксистом-ленинистом и в идеалах Октября никогда не сомневался! Даже укушавшись, как свинья, Ленька искренне любил Революцию, дедушку Ленина и его близнячку — КПСС.

Ленька сказал:

— Предлагаю поднять тост за… (нервно посмотрел по сторонам). Не мешайте мне! Поднять за… Жарков, что ты смеешься? Я уверен, что ты стоишь на правильном пути. Поэтому дай мне говорить. Шульц, не хихикай!

После долгого, гениального в своей пустопорожности тоста коллеги все же выпили за очень Великий Октябрь и за большие социалистические завоевания. Одну фразу как истинный филолог Леня крутил полчаса, виртуозно окрикивая собутыльников и меняя порядок слов. Наконец, мы с Шульцем уложили Ерошкина спать на кухне. Сашке с подругой выделили отдельную комнатку. Шульц остался с Олей — в другой. Я удалился в коридор. Но, увы, отдохнуть никому не удалось. Ленька, сняв с себя ВСЕ, ходил по коридору, заглядывал в комнаты и требовал — Человека! (Так он зачастую называл женщин.) Сашка и Виталий тихо шипели на Ерошкина, но тот все равно никак не мог угомониться. Кроме того, он каждые полчаса ходил в сортир. Громко попердывая и мочился, не закрывая за собой дверь туалета.

Я терпел долго, но чаша терпения переполнилась, и я буквально прорычал коллеге:

— Если ты не ляжешь, я тебя очень больно стукну.

И Леня понял, что к чему. Дошло. Прикрыв срамное место руками, он удалился на кухню. Минут через пятнадцать, правда, вскочил опять. Хмель не покидал черепную коробку Леонида Мефодьевича. Он опять подошел ко мне и спросил:

— Ты человек?

— Да.

— Тогда подвинься, — совершенно четко отреагировал пьяный Ерошкин и начал пристраиваться на мои обжитые стулья. Я несильно стукнул бедного пьянчужку по голове. Леня закричал, как ему больно. И опять усвистал на кухню. Наконец, Ленька окончательно угомонился, перетрухнув, видимо, не на шутку. Заснули и все остальные. И до двенадцати часов дня все население шульцевского дома спало.

В двенадцать мы выпили с Шульцем кофе и стали болтать, пока другие еще видели дневные сны.

— Евгений Викторович, а как ты думаешь, какой строй все-таки более правильный — социализм или капитализм? — неожиданно спросил Шульц, как будто мы были не у него дома, а где-нибудь в США, на международном коллоквиуме.

— А разве есть разница? — удивился я. — По-моему, во всем мире существует только один строй — рабовладельческий. Есть класс рабовладельцев и класс рабов. И узенькая прослоечка — мастеров, которые нужны и тем, и другим.

— Но все-таки на Западе свободы, наверное, больше? — проявил некую антипатриотическую агрессивность Шульц.

— Мы там с тобой не жили, Виталий. — уклончиво ответил я. — Конечно, нашей пропаганде я бы не стал верить на сто процентов, но думаю, там тоже свободы нет. Точнее, она есть, но не для всех.

— А ты скептик, — вздохнул Виталий. — А в дружбу ты веришь?

— Не сердись, мой друг, но никакой дружбы, тем более любви (без детей!) нет и в помине. Дружба — иллюзия, что можно получить нечто дешевле, чем оно стоит на самом деле. Влюбленность — хитрая реакция мозга, реакция самообмана, когда человек алчет вполне конкретных материальных вещей, а думает, что влюблен.