Евгений Степанов - Застой. Перестройка. Отстой

— Бабуля, смотри, сколько газет валяется! Дедушка тебе задаст.

Когда бабушка завивалась, делала химию, Настюшка называла ее пуделем.

Вообще наблюдения и суждения двухгодовалой дочки меня всегда поражали своей четкостью и конкретностью.

Мама ее как-то спросила:

— Настя, кем ты станешь, когда вырастешь?

— Бабушкой, — последовал феноменальный в своей логичности ответ.

…Шульц пригласил меня к себе в гости (он жил один, загородом, в Мытищах). Выпили, разговорились.

— Галина Ивановна — все-таки святой человек, — сказал Шульц. — Простила меня. Я, конечно, дурак, ляпнул, что Пушкин — это наше все, а кормильца обидел. Она месяц со мной потом не разговаривала. А теперь все нормально, статус-кво восстановлен.

— Слава Богу, — обрадовался я.

— А вот Наташа Дубова все-таки с большим сдвигом по фазе, — продолжил свою речь Шульц, — может не дать в самую последнюю минуту. Так, кстати, и случилось с нашим другом Леонидом Мефодьевичем.

— Как? Они? Они??? — я чуть было не потерял дар речи.

— Вот тут, на этом диванчике, на котором ты сидишь, голенькие лежали. Затем на коврик почему-то перебазировались. А потом, когда уже нужно было делать дело, Мефодьич вдруг начал рассказывать о том, какой он гиперсексуальный, сладострастный восточный мужчина. Но делать ничего существенного не стал. Видно, перепил, переборолся, как он говорит, со Змием. А со здоровьем шутки плохи. Натали, обидевшись, оттолкнула бедного Ерошкина, после чего он — в чем мать родила — бегал и вопил на всю Коломенскую: «Она не дает! Она мне, падла, не дает!» Ну, это я тебе уже говорил. Однако у тебя, я уверен, таких проблем с ней не возникнет. А у меня, честно говоря, уже нет сил никаких с ней общаться. Ни в каком плане! Я устал. Но ты учти: у нее сейчас очень несладкий период в жизни.

— Почему?

— Примкнул к нашей веселенькой компании гитарист Миша Ривкин, тридцатилетний мальчик из хорошей еврейской семьи и стал дружить с Дубовой. А потом и он от нее отказался. Она поэтому, а может, еще почему, уже неоднократно спрашивала меня о тебе. Я тебя охарактеризовал как «настоящего, проверенного бойца, своего парня». Так что — не подведи!

— Да, мне это ни к чему! — сказал я. — Я женщин люблю как людей. Мне достаточно на них смотреть и восхищаться ими. Знаешь, один поэт здорово сказал: «Я некрасивых женщин не встречал!» А наша Натали — просто красавица! К тому же у нее, если мне память не изменяет, есть муж!

— Память тебе не изменяет. А вот Дубова мужу изменяет! — ответил лукавый и остроумный Шульц. — Надо, надо тупорылым спортсменам наставлять рога. Пойми, Наташа не может без «этого». И Дима пусть тебя не волнует. Наташа рассказывала мне: «Ты знаешь, Виталий, как только мы приходили с Димкой домой, так сразу же и начинали… И все равно мне не хватало! А теперь, когда он в армии, мне и вовсе трудно. Я — сексуально-зависимая дама».

— И все-равно как-то неудобно. — Отбрыкивался я. — Зачем я буду участником греховных отношений, зачем буду делать другому человеку, в данном случае Диме, плохо? Кстати говоря, что он представляет из себя как человек?

— Дима и впрямь уникальный парень. Все делает сам: стирает, шьет, даже вяжет. И охраняет (охранял) — точно охранник зеков — женушку от мужиков. Не совсем, как видим, удачно. Но он по-своему счастливый. Если бы он знал в с е, то, наверное, почернел бы от горя.

От этого разговора я остолбенел. Я слушал Шульца дальше и не верил своим ушам. Виталий говорил еще о чем-то, а я все переваривал-переваривал, совершенно потрясенный, полученную информацию.

Через неделю Наташа и Настя уехали попроведать бабушку Эмму в Кубиковск, а Шульц опять пригласил меня в гости. Поехали втроем — сам Виталий, я и Ерошкин.

Ленька уже был поддатый.

Дома у Шульца он еще хряпнул рюмашку. Потом еще рюмашку, потом еще одну. Накачавшись, как следует, Ленчик вспомнил, что после дозы алкоголя нужно бы еще для полного счастья и девочек, и он начал донимать Шульца:

— Достань, а, друг, достань, а, Виталий Оттович! Ну, а?

Сердобольный и, как выяснилось, наивный Шульц стал звонить приятелям, чтобы те приезжали в гости и привезли с собой девчонок. По ходу дела Шульц начинал объяснять — как доехать до своих родных Мытищ. Виталий Оттович буквально орал в трубку: «Мытищи, Ярославский вокзал, телки, телки, давай телок!»

У соседей, наверное, складывалось, впечатление, что идет собрание активистов какой-то колхозной фермы.

Кто-то обещал привезти девочек, кто-то сразу отказывался. А время, между тем, текло и текло. Леня, совершенно окосевший, все подходил к Шульцу и требовал «телок», а затем сам стал звонить своим подругам. Он любил женщин немного постарше себя — лет сорока двух-сорока трех. Особенно активно Леня названивал некоей Людмиле по прозвищу «Чебурашка» — обещая всем товарищам подарить ее. И в одиннадцать, и в двенадцать ночи Леня звонил «Чебурашке», но ее взрослый пятнадцатилетний сын отвечал, что мамы нет дома. Ленька бросал трубку, костерил матом и сына, и саму «Чебурашку», и опять донимал Шульца: