Флэнн О'Брайен - Третий полицейский

Мое приподнятое было сердце болезненно опало. У каждого палача бывает помощник. Прибытие Мак-Кружкина только делает несомненность моего уничтожения вдвое более верной.

Когда он подобрался поближе, нам стало видно, что он в большой спешке, а передвигается на велосипеде. Он лежал на нем сверху почти что ничком, зад у него был малость выше головы, чтоб прорезать тоннель сквозь ветер, и никакой глаз не смог бы передвигаться достаточно быстро, чтобы понять скорость его летящих ног, с первобытной яростью молотящих велосипед вперед. В двадцати метрах от участка он вскинул голову, впервые показывая лицо, и увидел, что мы стоим на вершине помоста, всем своим вниманием погруженные в наблюдение за ним. Он соскочил с велосипеда каким-то сложным соскоком, завершившимся лишь тогда, когда велосипед был мастерски развернут так, что рамой образовал для него сиденье, а сам он, широко расставивший ноги карапуз, стоял и смотрел на нас вверх, приложив руки рупором ко рту, чтобы выкрикнуть вверх свою запыхавшуюся новость. — Рычаг — девять и шестьдесят девять сотых! — прокричал он.

Впервые у меня хватило смелости повернуть голову к сержанту. Его лицо мгновенно приобрело цвет пепла, как будто из него ушли все последние капли крови, оставив его покрытым пустыми мешками, уродливыми слабинами и расхлябанностями. Нижняя его челюсть также болталась, не прилегая, как механическая челюсть у игрушечного человечка. Я ощущал, как воля и жизнь уходят из его сжимающей руки, подобно воздуху из лопнувшего пузыря. Он проговорил, не глядя на меня:

— Чтоб ты оставался здесь, пока я возвратно-поступательно не вернусь.

Как для человека своего веса, он оставил меня стоять в одиночестве с удивительной скоростью. Одним прыжком он оказался у лестницы. Обвив ее руками и ногами, он соскользнул из виду на землю с поспешностью, ничем не отличающейся от обыкновенного падения. В следующую секунду он сидел на раме велосипеда Мак-Кружкина, и оба они исчезали в конец расстояния в четверть мили.

Когда их не стало, неземное утомление опустилось на меня так внезапно, что я едва не свалился беспорядочной кучей на помост. Я созвал все свои силы и дюйм за дюймом спустился по лестнице, добрался обратно на кухню участка и беспомощно свалился на стул, стоявший у огня. Меня удивила прочность стула, ибо тело казалось теперь сделанным из свинца. Руки и ноги были слишком тяжелы, чтобы сдвинуться оттуда, куда упали, а веки возможно было поднять лишь настолько, чтобы сквозь них проникал разве что небольшой отблеск от красного огня.

Некоторое время я не спал, но был далек и от бодрствования. Я не отмечал прохождения времени и не думал в голове ни о каком вопросе. Я не чувствовал, как стареет день, как убывает огонь, ни даже как медленно возвращаются силы. Черти или феи или даже велосипеды могли бы танцевать передо мной на каменном полу, не ошеломляя меня и ни на йоту не изменив моей упавшей позы на стуле. Я уверен, что был почти мертв.

Но когда я опять стал думать, то знал, что прошло долгое время, что огонь почти погас и что Мак-Кружкин только что заходил на кухню со своим велосипедом, поспешно укатил его в спальню, вышел обратно и смотрит на меня сверху вниз.

— Что случилось? — прошептал я апатично.

— С рычагом поспели как раз вовремя, — ответил он, — пришлось применить наши общие силы, три страницы расчетов и грубый физический труд, но нам удалось снизить показания в последний роковой час, вы были бы поражены грубостью комков и весом огромного падения.

— Где сержант?

— Поручил мне нижайше просить у вас прощения за задержки. Лежит в засаде с восемью помощниками, прямо на месте принявшими присягу констеблей для защиты законопорядка в интересах общества. Но ничего у них не выйдет, их численно превзошли и наверняка к тому же еще и обошли с флангов.

— Уж не одноногих ли он ждет?

— Несомненно, да. Но они лихо подшутили над Лисом. Он обязательно получит за это строгий выговор из главного управления. Их не семеро, а четырнадцать. Они сняли перед маршем деревянные ноги и связали себя вместе попарно, так что пришлось по два человека на каждые две ноги, напоминает вроде как бы Наполеона при отступлении из России, прямо-таки шедевр военной технократики.

Эта новость оживила меня больше, чем жгучий глоток лучшего коньяка. Я выпрямился. В глазах у меня снова появился свет.

— Так они победят сержанта и его полицейских? — нетерпеливо спросил я.

Мак-Кружкин таинственно улыбнулся, вынул из кармана большие ключи и вышел из кухни. Мне было слышно, как он открывает дверь камеры, где сержант держит свой велосипед. Он снова появился, неся большую банку с затычкой, какой пользуются маляры, когда красят дом клеевой краской. В свое отсутствие он не снял хитрую улыбку, и она была теперь глубже надета на его лицо. Он унес банку к себе в спальню и вышел оттуда с большим носовым платком в руке и с улыбкой по-прежнему в рабочем режиме. Без единого слова он сзади подошел к моему стулу и туго завязал мне глаза платком, не обращая внимания на мои движения и удивление. Из своей тьмы я услышал его голос