Иван Зорин - Повестка без адреса

Почему в России на плаву только воинствующая серость?

Московская армянка, родной язык — русский. Ей сорок пять, пианистка, закончившая консерваторию, она не может прожить преподаванием музыки, и ей приходиться подрабатывать в турагентстве. Мариэтта поздно вышла замуж сроком на шесть лет, и с тех пор ещё столько же делит с бывшим мужем имущество. Судебные издержки давно превзошли его размер, но обе стороны не могут остановиться. Детей у Мариэтты нет, она живёт в родительской квартире с семьей старшего брата. Он доктор естествознания, что не мешает ему быть под каблуком у жены. После смерти родителей между братом и сестрой идёт непрерывная война, делят квадратные метры, неспособные договориться. У них три комнаты, но большая заперта на ключ как «спорная». Живут «на ножах», с подрастающей племянницей Мариэтта не разговаривает. В комнатке, которую целиком занимает разобранная кровать, утро Мариэтты начинается с разминки хрустящих костей, иначе ей не подняться. А после кофе она вливается в потоки пассажиров метро. Возвращается поздно, по ночам от бессонницы сидит в Интернете, где у неё масса виртуальных друзей. Но надеяться она может только на себя.

Все звали его «маэстро». Потомственный музыкант, выпускник Киевской консерватории, подающий надежды. Но талантливых пианистов много, а места на сцене всем не хватает. И он учительствовал в школе, изредка давая концерты. Между делом женился, родил дочь, развёлся. Жил с матерью, не собираясь взрослеть. А когда она умерла, мир перевернулся. Стал пить, не находя места в родном городе, где все напоминало прежнюю жизнь, уехал в монастырь. Там за ночлег и стол учил певчих на клиросе. Но и в монастыре с его жестким уставом не прижился. Стал снимать углы в близлежащем городке, кормился уроками, едва сводя концы. В быту был совершенно невыносим, оставаясь большим ребёнком, капризным, ранимым. Долгими зимними вечерами сидел за роялем, и через светящееся окно можно было видеть, как он изредка всхлипывал: «Никто… никому… никогда…» Последний год выдался особенно трудным, Владимир Александрович жил, где придётся, но ежедневно молился, часто исповедовался, причащался. Скончался «маэстро» от инфаркта, позвонив из больницы духовнику: «Молись за меня, умираю…» Высокий, грузный, он едва поместился в гроб, и до могилы его несли на подкашивающихся ногах. И после смерти он оказался неудобным, ненужным, как и при жизни. Дочь, едва появившись на похоронах, сфотографировалась с покойным и сразу уехала. На его наспех сколоченном кресте нет даже имени.

А через месяц «маэстро» забыли, будто и не было.

Худой, с длинными, свалявшимися волосами, он лежал на соседней койке под капельницей. Ему сорок, месяц беспробудно пил. Умерла жена: на кухне, за столом, отказало сердце. Не пила, не курила, не болела. Осталась дочь двенадцати лет. Родственников нет. «Как жить? — повторяет он, придя в себя. — Как жить?»

Ему тридцать. А на вид — не больше девятнадцати. Занимался спортом. Красивый, хрупкий. В поведении что-то странное. Живёт с матерью, без отца. «Умер». «Несчастный случай?» «Рак». «И сколько было?» «Тридцать два». Уже шесть лет Алёша лечится в психиатрических клиниках. «Помогает?» «Помогает», — глотает он горсть таблеток. И тут я понимаю, что в его поведении кажется странным. Он не улыбается.

Так в школе прозвали Сашу Ф. за белые прилизанные волосы. Он жил в подмосковной Апрелевке и, когда родители уехали на похороны родственника, позвал друзей из Москвы. Пришли и друзья друзей, в доме набралось человек двадцать. Перепились, передрались, разворотили крыльцо, высадили окна, раскурочили ломом печь. Наутро, протрезвев, ужаснулись — Мамай прошёлся! И заспешили на электричку. Оставшиеся кое-как прибрались. С перепугу Седой думал поджечь дом, списав всё на пожар. Но где тогда жить? Решили нанять рабочих — до возвращения родителей оставались сутки. Но как достать денег? Седой побежал к своей бабке, жившей через три дома. Умолял, плакал. Бабка отказала. Тогда он зарубил её топором, а тело бросил в погреб. Вернулся весь в крови. Суд не учёл состояние аффекта. Ему уже исполнилось восемнадцать, и он получил двенадцать лет. Вышел Седой уголовником. Грабил банк. Получил новый срок. Теперь Седой — рецидивист.

Он наполовину грузин, по отчеству Иванович. Пол-века прожил в московской квартирке с матерью, которая плохо говорила по-русски. И свысока поглядывал на русских.