Иван Зорин - Повестка без адреса

Чернявый засопел, брови сомкнулись, как у гнома.

— А врач? — сдавленным голосом спросил попутчик.

Он сидел с белым, как мел, лицом, и вдруг закашлялся. Плеснув в блюдце чай, отпил мелкими глотками.

— Врач-то? А что ему оставалось? Спутался с подонками, раздобыл фальшивый паспорт. И пошло-поехало. Это чепуха, что уголовникам убить, как перекреститься. Убийц даже в тюрьмах сторонятся. А «врач» гремел в известных кругах. И за прошлое рассчитался, и денег стало, как у меня…

Военный дёрнул молнию на саквояже. Показались туго перевязанные пачки, фото, приколотое булавкой. Он захлопнул сумку.

— А не измени ему жена? Так бы и ходил с протёртыми штанами, переверни меня кулак! Так кто же нами правит? Случай? Бог? Э, да вы уже носом клюёте…

Журналист смотрел пристально.

— И вы так легко признаётесь первому встречному?

Военный выдержал взгляд.

— Не следователю же.

Расстегнув воротничок, обнажил косой шрам.

— Разглядели карточку… Это она — первая кровь, первая любовь…

Глотая шпалы, поезд мчал мимо черневших лесов, впереди в лунном свете блестела река.

— Выброшу окурки, — хрипло бросил военный, поднимаясь. — И не бойтесь, я теперь без денег не убиваю….

Его лицо стало как у мертвеца.

Рыжий расплескал блюдце.

— Я с вами…

Вагон уже громыхал по мосту, в тамбуре тускло светила лампочка. Чернявый распахнул дверь, вышвырнул окурки и, обернувшись, хотел спиной захлопнуть щель.

Лицо рыжего было ужасно. Поражённый внезапной мыслью, военный отшатнулся, и в это мгновенье попутчик толкнул его обеими руками. Он зацепился за подножку, судорожно перебирая ступени, а его тело рвали пролёты моста.

Его спутник долго смотрел в темноту. Потом вернулся в купе, вытряхнул из саквояжа деньги, уколов пальцы о булавку, открепил фотографию и положил в нагрудный карман.

Из маленького армянского городка он приехал в столицу, поступив на экономический факультет московского университета. Закончив аспирантуру, стал ярым поборником рыночного либерализма. Уверенный в себе, считал себя талантливым организатором, служа в банке, хорошо зарабатывал. В двадцать пять женился на москвичке, едва закончившей школу. Жили с её родителями, пока не купили квартиру. И всё шло по плану, через семь лет родилась дочь. Жену Армен воспитал в духе американской деловитости, идя по его стопам, она устроилась менеджером в офис крупной фирмы. И тут Армен начал слепнуть, вскрылось наследственное заболевание. Инвалиды никому не нужны, сначала Армен потерял работу, потом — жену. Помыкавшись, вернулся в родной городок, в маленькую квартирку со старухой-матерью и разведенной многодетной сестрой.

Ему ещё нет сорока. Днём он хлопочет в лавке, которую открыл, а вечерами слушает христианские проповеди.

Войну она пережила на Украине и до сих пор, собирая на лбу морщины, то и дело припоминает смешные малоросские поговорки. После трёх классов пошла работать и работает до сих пор. Она таскает неподъёмные сумки, целыми днями крутится по хозяйству, продавая на воскресном базаре картофель, яйца, зелень. Пенсия едва покрывает коммунальные расходы, а жить как-то надо. Мужа баба Катя давно похоронила, у неё двое детей, три правнука. Из своих грошей она всем помогает. «Пора туда», — тычет она пальцем в землю. И смеётся.

С ней разменивает шестой десяток сын-алкоголик, который целыми днями смотрит телевизор. Баба Катя ворчит, но, когда он пропадает у дружков, не находит себе места. Зовёт его «малой» и «мой мальчик». В церковь ей зайти всё некогда, и она считает себя большой грешницей.

По отцу Владимир Армоисович черкес, по матери украинец. Ему шестьдесят два года, из которых сорок он лечил и резал, резал и лечил. Хирург от Бога, он до сих пор работает в военном госпитале в провинциальном городке, очередь из благодарных ему, вероятно, выстроится до Москвы. Он воспитал сына, тоже ставшего врачом. Таких, как Бедросов, по пальцам пересчитать, но на них всё и держится. И этого добрейшей души человека всю жизнь травили, третировали, недооценивали. Один раз его едва не подставили под судебное разбирательство. С тех пор он осторожен в высказываниях, замкнут.

Я поздравил его по телефону с юбилеем. «В нашем возрасте каждый день — бонус», — рассмеялся он. «Будешь отмечать?» «Было бы что. Нет настроения, да и успехов…» «А какие успехи у человека на земле?» — подумал я. А через неделю он умер. В одиночестве, на даче. Хватились его только пять дней спустя, он лежал в разобранной кровати, рядом — сердечные капли. Обогреватель был включен, труп начал разлагаться, и медэкспертизу проводить не стали. Наследовали ему дальние родственники, он всю жизнь провёл один: ни жены, ни детей. Одно время он занимал довольно высокие посты в московском чиновничьем мире, но не выдержал. «Я не чистюля, — объяснял он, — но такая грязь…» Жил Андрей замкнуто, ограничивая общение телефоном. О чём он размышлял долгими зимними вечерами? Может, ещё узнаем, может, ещё встретимся?