Иван Зорин - Повестка без адреса

«Я пишу книги книги, а не бестселлеры», — морщился Роман Кондратов, когда его спрашивали о гонорарах. Но он лукавил, надеясь в свои неполные пятьдесят ещё получить известность. Каждое утро он отгораживался занавеской, выдвигал хромоногий стул и складывал буквы так, чтобы слово толкало слово. Потом пил чай и, растянувшись на кушетке, читал старых мастеров.

Этот распорядок исключил из его жизни время, дни, как песчинки в часах, слагали один длинный-предлинный День.

Среди литературной братии Кондратов слыл «интеллектуалом». «Бестселлер, как триппер, — говорил он, — переболеть им можно, но делиться неприлично». Ему крутили пальцем у виска. Но Кондратов плевал против ветра и не ловил попутного. «Зато спину не надует» — храбрился он. Однако чувствовал, что его будущее уже прошло, а прошлое так и не наступило.

Раз в неделю он стриг в ноздрях волосы и пересчитывал морщины. Его брови стучали тогда, как двери в электричке, а язык давил на зубы, словно на допросе. Рядом с ним старела жена. Но от её жизни он был дальше, чем отгрызенный заусенец. Был у него и сын. Но Кондратов носил под сердцем другого ребёнка — талант, и тот поддерживал его, как петля — повешенного.

Это случилось в день, который должен был быть субботой, но ею не был. На самом деле он был средой. Мелко стуча крышкой, кипел чайник, и от пара запотели очки.

— Пойду работать, — протерев их платком, произнёс Кондратов и потянулся так сладко, что сахар на столе сделался лишним.

— За работу платят.

Сын уткнулся в стену. Жена двигала мизинцем чёрствые крошки.

Кондратов остолбенел. Чтобы не упасть, он рубанул воздух, и ребро ладони, как скальпель, отрезало всю его прошлую жизнь.

— Твоё воспитание! — бросил он жене, хлопнув дверью.

Весь день он просидел у окна — на улице слезилась осень, а из грязи торчали деревья, по которым бил и бил дождь…

За ужином сына не было.

— Эгоист, — шипел Кондратов сквозь молчание, которым можно было завести будильник.

— Весь в тебя… — поджала губы жена.

Точно лопнувшая пружина, Кондратов выскочил из-за стола, задрав наверх скатерть.

И опять за занавеской чесал затылок и слушал, как в ночи воют псы. Надвигался его юбилей. Кондратов был равнодушен к датам, но теперь от жгучей обиды у него открылись глаза, он понял, что «быть» — значит теребить паутину жизни, дёргая колокольчики так, чтобы звон не давал забыть о тебе ни далёким, ни близким.

На юбилей Кондратов пригласил Птичкина, писателя из когорты «успешных», который носил пиджаки с надставными плечами и поддерживал шею галстуком. В Доме Литераторов Кондратов сидел на сцене, запустив один глаз в пол, а другой в себя, и его окружали улыбки, которые бродили отдельно от хозяев. «Э-э, Кондрат Романов…» — тянул Птичкин, поправляя галстук, и Роман Кондратов залился краской.

А потом все сонно кивали, а между снами аплодировали.

Слушая нетерпеливое шарканье стульев, Роман искал сына. В дальнем ряду серой уточкой опустилась жена. Но разве для неё всё это? После их ссор её было не задеть, после примирений — не воскресить. А сын так и не явился. «Извини его, — шептала жена, покрываясь красными пятнами, — у мальчика свидание…»

Напившись в тот вечер больше обычного, Кондратов плакал на груди у толстого, седого швейцара: «Ничего-то, брат, после нас не останется…»

Но он ошибся. Его дневником осталось короткое признание, которое, как гнилое, перезревшее яблоко, сорвалось с языка: «Я написал несколько книг. Я родил одного ребёнка. И не посадил ни одного дерева».

Всё сущее имеет свой дневник, и только в сумме с ним обретает истинное значение. Дневник — это шифрограмма, ключ к познанию, инструкция к пользованию. Величина дневников колеблется от ярлыков, содержащих лишь название, до записей столь пространных, что их невозможно прочитать. Последние — вещи в себе, которые засасывают, как чёрные дыры. Есть дневники постижимые, но очень громоздкие. Таков дневник дождевого червя, изучая который, понимаешь, что червяк длинный, а жизнь коротка.

Адам Кондратов только отговорился свиданием, а на самом деле не желал видеть отцовского триумфа. Он проклинал его испорченную вселенную, где ему отводилась роль муравья. Адаму было безразлично, платят отцу за книги или нет, ему надоела железная пята, которая наступала на горло. Он воткнул отцу нож и теперь мстительно поворачивал.