— Пожили, и — хватит, — прервал молчание Щепка. — А мерзость эту продажную видеть больше не могу!
— Пора в дранг нах вестен, — поддержал Шатун. — Скинуть этот порядок, который держится на журналах с голыми бабами.
— Ста-ареешь, Саныч, — похлопал его по плечу Виглинский. — Сам-то по мо-олодости что вы-ытворял.
Но никто не улыбнулся. У всех ещё крутились слова Седого.
— Ради кого живёшь, за тех и умереть не бойся, — вспомнил Шатун вслух. Это были слова Афанасия Великого, которого он читал в своей лесной сторожке.
— Вот и вся правда… — поддержал Саблин. — Положить живот за други своя.
Через границу просачивались парами. Кто нагло — по шоссе, кто тихо — просёлочными дорогами. Шалому с Виглинским не повезло — в лесу напоролись на латышский патруль. Сказались грибниками: заблудились, вот и вышли не в ту сторону, совали под нос лукошки с огненно рдевшими подосиновиками. Но пограничники оставались неумолимы. Их было четверо, гладкие, крепкие парни, которые хотели выслужиться. Они делали вид, что не понимают по-русски, и, наставив автоматы, упрямо подталкивали в сторону заставы. Пограничники не сомневались — перед ними безобидные грибники, но сейчас такое время — инцидент можно раздуть, представить дело как очередную русскую провокацию. Они умеют держать нос по ветру, эти розовощекие латышские ребята! Шатун долго упрашивал, с удивительной находчивостью пытался откупиться грибами, под которыми лежали гранаты, потом не выдержал. Рыжий поддержал мгновенно — сработал рефлекс. М-16, американские винтовки, бывшие на вооружение у латышей, оставили на земле — «Калашникову» верили больше…
— Убивать тоже привычка нужна, — учил их в Кампучии бывалый инструктор, старшина, прошедший ещё Корею. — В юности это плёвое дело, главное, раз переступить, а вот после сорока ни за что не решишься — пусть хоть самого убивают!
— Ну, это ты загнул, — возразил тогда Шатун, — своя рубашка всегда ближе…
— Не скажи, — тронул висок инструктор, — всё — здесь, какую программу заложили, с той и проживёшь… Ну, может, под дулом, с перепугу, — подумав, уступил он через мгновенье. — А вот по доброй воле или за деньги — никогда.
И Шатун теперь вспомнил красных кхмеров, мальчишек двенадцати-четырнадцати лет, наводивших ужас на вьетнамский спецназ, непобедимых в своих джунглях, потому что убивали так же легко, как и умирали. Они ели свои травяные супы, тягучие, похожие на паутинку, которую можно поднять со дна, как лапшу, двумя пальцами, и, когда в их желудки вдруг попадало мясо, полное жиров, испытывали невероятный подъём. На время им казалось, что они непобедимы, что вместе с мясом в них влились силы и храбрость, что древний обычай поднимает их в иерархии воинов на ступень выше. Морща лоб, Шатун никак не мог вспомнить, как называется этот обычай. А потом, свернув в поле, вспомнил: «Киматори». Обычай съедать печень врага.
Задавая темп Виглинскому, он ускорил шаг — надо выходить из района, пока не хватились пограничников.
Вечерело, накрапывал дождь. По трассе Москва-Рига, рассекая сумерки фарами, гнал к границе фургон, размалёванный остроконечными звёздами, цветочными бутонами и смешными кривляющимися рожами. Целый день на таможне проверяли фуры, работа монотонная, скучная, к тому же сегодня всё было в порядке — не поживишься. А тут хоть какое-то развлечение.
— Цирк? — добродушно спросил толстяк-таможенник, залезая в кузов.
И чуть не споткнулся о выступавший пол.
— Осторожнее, — предупредил чернявый водитель. Предъявляя документы, он широко улыбался. — Сами мучаемся, да куда девать реквизит…
— А этот? — толстяк ткнул в спящего гиганта.
— Помощник, работает с гирями. Ставим клоунаду от Парижа до Риги…
— И как в Париже? — вмешался другой таможенник.
— В Риге лучше.
Латыши довольно улыбнулись.
— А когда представление?
— Скоро, — отчего-то развеселился циркач. — Я пришлю контрамарки…
— Не забудь, — пропустил фургон толстяк и, стоя под дождем, подумал: «Какой предупредительный…»
За рулем сидел Шмель. А под ступенькой, на которой развалился Щепка, лежали пятьдесят килограммов тротила.
В брикетах взрывчатка очень похожа на мыло. Чемодан, за который отвечал Седой, ехавший под чужим паспортом, качался в багажном отделении. В боковых карманах на «молниях» у него лежали взрыватели, и мощности взрывчатки хватило бы, чтобы превратить весь поезд в груду железа. «Достаточно провести пару часов в латвийском поезде, чтобы стать русским националистом», — думал Седой. В вагоне все говорили по-русски, при этом ни одного слова, написанного кириллицей, он не нашёл: все объявления были на латышском.
Читать дальше