Алексей Слаповский: Пересуд

— Не нравится мне, как ты играешь, — сказал Маховец, поднимая автомат. — Иди и поучись.

Ваня продолжал напевать и глядеть сквозь Маховца.

— Ваня… — тихо попросила Нина.

— Парень, перестань! — крикнул Мельчук.

Ване было не просто страшно — он впервые в жизни понял, что означает слово «ужас». Но еще больше он был поражен самим собой — он не ждал такого от себя, он не думал, что так далеко может зайти. И хотел узнать, сможет ли зайти еще дальше.

А для Маховца момент был почти сладостный. Он знал, что все ждут его дальнейших слов, угроз, предупреждений вроде: «Считаю до трех». Но судьба не предупреждает и не считает до трех, она бьет сразу.

И Маховец нажал на спусковой крючок.

Вместо выстрела — пустой звук, что-то вхолостую щелкнуло.

И тут же снизу на Притулова бросился Коротеев, валя его с ног.

Он один знал, что будет: ему было известно, что в автомате нет патронов. Маховец не проверил — он даже не предполагал, что автомат боевого милиционера может оказаться не заряженным. А вот оказался. В кои-то веки польза от нашей нескладицы: когда объявили выезд по тревоге и все бросились в оружейную комнату, оказалось, что автоматы взять можно, а патроны в рожках-магазинах, всегда хранившиеся отдельно, заперты оружейщиком в сейфе. Оружейщик же ушел обедать. Ему звонили — он не взял с собой телефон. Искали второй ключ — не нашли. А начальство торопило. Когда стало ясно, что патроны можно получить только через час, Коротеев плюнул и уехал, надеясь перехватить патроны у кого-нибудь из других групп — взаймы с отдачей. Не получилось, не успел.

Притулов упал. Маховец, быстро поняв, в чем дело, успел ударить прикладом Коротеева по затылку. Милиционер скатился на ступеньки и больше уже не поднимался. А Ваня бросился на Притулова сверху и не давал подняться. Желдаков выхватил у Притулова карабин. Мельчук, Курков и Тепчилин заторопились к свалке — помогать. Петр, Федоров и Личкин беспомощно смотрели — слишком все было неожиданно.

— Что там, что там? — спрашивал Артем Козырева.

— Завалили.

— Кого?

— Сейчас ясно станет.

— Может, посигналить?

— Пока не надо.

Подручными средствами, ремнями, оторванными от сумок, футболками — связали Притулова и Маховца.

Пошли к остальным.

— Не надо! — закричал Личкин. — Я сдаюсь!

— Дурак, — сказал ему Петр, вытягивая руки вперед. Считая себя умным, он предпочел сам показать свою покорность, но поиметь выгоду: пусть свяжут руки спереди, как он подает, а то свяжут сзади, даже нос не почешешь. Но Тепчилин догадался, завел ему руки назад.

Связали и Личкина, и Федорова.

— Ну что, я останавливаю? — весело спросил Артем.

— Погоди, — запретил Желдаков.

— Чего годить-то?

— А того. Их возьмут сейчас и опять в тюрьму, и будут они там опять сидеть. Слишком жирно. Мы их сами тут будем судить сейчас. И расстреляем в порядке самообороны.

— Как бешеных собак! — выкрикнул Мельчук. — Как собак, как собак! — С этими словами он несколько раз ударил Притулова ногой в бок. Вика смотрела растерянно. Она все не так представляла. Она представляла, как пырнет ножом человека с оружием. За несколько минут она тысячу раз это успела увидеть. Но того, как будет резать упавшего человека без ружья, не видела, не приготовилась к этому. Нож, между тем, уже достала и держала в руке. Тихон увидел, сел рядом с ней, взял у нее нож.

— Да, — сказала она.

— Что?

— Не знаю.

— Так, — сказал Козырев. — Хватит дурака валять.

— А кто валяет? — жестко спросил Желдаков. — Ты в комфорте себе ехал, а напарник твой вообще дрых, над вами не издевались!

— Вот именно! — присоединился Тепчилин.

— Убейте их! — закричала Наталья. — До смерти, каждого, всех! Леня, дай выпить! Немедленно!

— Помолчи! — крикнул Курков.

Он был против насилия, но хотел посмотреть, что будет.

Лыткаревой было все равно. Думая о гибели сына в своей душе, она уже больше ни о чем не могла думать. Хоть бы все друг друга поубивали.

— Ну, — сказал Желдаков. — Как вы это назвали? Пересуд? Очень хорошо. Ты! — крикнул он назад Притулову. — Давай, признавайся. Я сучий маньяк и прошу меня расстрелять! — подсказал он.

Притулов в этот момент приподнимал и укладывал голову то так, то эдак, ему было неудобно, — и вдруг подумал, насколько смешны его старания. Человек и страдать хочет с удобствами. Он так устроен. И это, в общем-то, правильно. Каждый ищет не счастья, а удобства. И Притулов искал удобства, и вовсе он не маньяк, а просто что ж делать, если женщины — страшное неудобство и хочется его хотя бы частично устранить?