— Нет, — отвечает Ваня. — И другие не подлецы. А ты подлец. Вот и живи с этим. С этим и сдохни.
Сталин застывает. Потом оседает на пол, хватается за сердце. Падает, корчится в агонии. Никто не подходит к нему. И он умирает. Появляются наконец люди, кладут его в гроб, образуется процессия. Сотни тысяч людей (и Ваня среди них, еле живой) провожают вождя к мавзолею, многие плачут, Ване хочется их укорить, но он вдруг понимает, что плакать по злодею — еще не подлость, подлость — славить его…
Ваня еще до подхода Маховца с Притуловым достал из чехла гитару и начал потихоньку перебирать струны. Нина слушала, но потом заметила, что он смущается, и взялась за книгу.
Она потеряла место, где читала, но и не хотела искать, сразу раскрыла последние страницы.
Будто боюсь, что не успею дочитать, подумала Нина. Не успею до чего? До гибели, которая возможна? Но если дочитаю, зачем мне это, раз я погибну? Значит, или я не погибну, или, даже погибнув, как-то останусь где-то. Потому что человек не может совершать абсолютно бессмысленных поступков, а что бессмысленней, чем торопиться дочитать перед смертью?
— Как ты не понимаешь? — спросил Стив с горечью.
Дафну охватили тяжелые предчувствия.
— Как ты не понимаешь? — повторил он. — Явсем сердцем, всей душой хотел прозреть, чтобы увидеть тебя. Я никого так не хотел увидеть, как тебя. Но я хотел увидеть тебя зрячей! Зачем ты это сделала?!
— Прости, — прошептала Дафна. — Ты разочарован? Я оказалась не такой красивой, как ты предполагал?
— Ты намного красивее, чем я предполагал! Ты красивее всех на свете! Но меня мучает мысль, что ты принесла себя в жертву ради меня. Мне это отравляет жизнь! Я хотел, чтобы мы были на равных, эта мечта помогла мне вернуть зрение.
— Я тоже хотела быть на равных. Ты говоришь так, будто я выколола себе глаза.
— А разве нет? Мне объяснил врач, ты сделала это психологически!
Тут вошла Синтия.
— Привет, — сказала она небрежным голосом.
— Привет, — отозвался Стив.
В Дафне все сжалось. Если бы она была зрячей, она бы ничего не заподозрила. Синтия наверняка корректно улыбается, Стив тоже отвечает вежливой улыбкой, это мешает услышать глубинный смысл, заключенный в интонациях их голосов! Зрение обманывает человека! Но сейчас Дафну обмануть было невозможно, она почувствовала, что в голосе Стива не просто приветливость, а в голосе Синтии не приятельская вежливость. Они нравятся друг другу! Они, может быть, любят друг друга.
Что ж, Дафна не будет мешать им. У нее будет свой мир. Только свой. Избавленный от обмана зрячести, горький, но правдивый.
Нет, это как-то слишком грустно, подумала Нина, и обратилась сразу к последней странице.
Вдруг что-то сверкнуло в мозгу Дафны. Ослепило — если можно ослепить слепую. И вдруг сначала контуром, а потом ясно увидела тельце дочери, падающее с качелей. Она вскрикнула, бросилась, подхватила.
(Дочку успела родить, удивилась Нина.)
Стив бежал от дома.
— Господи, — выдохнул он. — Как я перепугался. У тебя великолепное чутье. Лучше, чем у зрячих.
— Да, — сказала она. — Я даже чувствую, что футболку ты опять надел наизнанку. Когда ты был слепым, ты не позволял себе этого.
Стив рассмеялся, но вдруг оборвал смех.
— Постой. Я только что надел ее, ты до меня не дотрагивалась, как же ты…
— Я вижу, — сказала Дафна.
Через час они сидели втроем в лодке. Дафна, опустив руку в воду, поднимала разноцветные кленовые листья и подносила к глазам, будто желая убедиться, что она действительно видит.
А Сара удивительно быстро привыкла к тому, что мама видит. Может, потому, что она и раньше не чувствовала этого недостатка. Но, видимо, ее детскую маленькую головку занимал какой-то вопрос. Она долго молчала, а потом, подняв огромные, голубые, как и у матери, глаза, спросила:
— Как это можно? Не видеть, не видеть — и вдруг раз-два, и увидеть?
— Я просто очень этого хотела, — ответила Дафна.
Господи, какая чушь, подумала Нина, закрывая книгу. Какая глупая и приятная чушь.
Это было до того, как к ним подошли.
Сейчас Нина просто сидела, поглядывая на пальцы Вани, а Ваня продолжал наигрывать.
— Играем? — спросил Маховец.
— Нет, мух ловим, — ответил Ваня.
— Ну, конечно, менты рядом, вот ты и расхрабрился, — сказал Маховец.
Ваня начал негромко напевать, рассеянно, как это свойственно поющим, глядя сквозь пространство, то есть — и сквозь Маховца.
Читать дальше