Алексей Слаповский - Пересуд

Бывали у него и замужние, и холостые, и молодые, и не очень, весьма разные, и Артем уверен, что способен уговорить любую или почти любую. Один фактор мешает в дороге — присутствие посторонних. Спереди, сбоку, сзади пассажиры ловят от скуки вялыми ушами что им надо и что не надо. Поэтому дамы не сразу идут на контакт, особенно, как ни странно, те, кому нужнее, — женщины в печальном возрасте от тридцати и выше, все сплошь, как понял Артем, не обласканные, либо обласканные так плохо и неумело, что приходится переласкивать. Проще с легкими и свободными девушками, приезжающими в столицу на честные заработки, а также со студентками. И, к изумлению Артема, сложнее всего оказалось с проститутками, которые, бывает, тоже ездят этим автобусом. Но ездят, как выяснилось, деловитые, хозяйственные, для которых проституция — промысел ради оставленной в какой-нибудь сарайской, или пензенской, или рязанской глуши семьи. Часто у них есть безработный или бездельный муж, смирно ждущий жену с деньгами и рассказом о тяготах службы официанткой или курьершей, есть любимый ребенок, такие девушки стерегут каждую копейку, поэтому и выбирают автобус, а не гораздо более удобный поезд или, тем более, быстрый самолет. У них, как у колхозниц, вечно сумки, узлы и пакеты, откуда выглядывают плюшевые зайцы, медведи и большие коробки развивающих игр. Но Артем угадывает профессию этих барышень по ровному искусственному загару, который они для наилучшего товарного вида приобретают в соляриях, по кукольно красивым кроссовкам или туфелькам, обязательно с какими-нибудь вставочками, по бриджам со стразами, стоящими, если брючки иметь в виду, в десять раз дороже проезда (а куда деться, производственная необходимость), а еще по озабоченному взгляду при посадке и по той освобожденной тихой улыбке, которая появляется на их лицах все чаще по мере удаления от постылой Москвы, которую они, однако, любят странною любовью, и приближения к милой родине, из которой они мечтают уехать к чертям собачьим — в ту же Москву, чтобы стать тут — розовая мечта каждой проститутки — риэлторшей: покупать квартиры дешево, продавать дорого, иметь чистую прибыль, а себя давать только по любви. Ну, совсем редко за деньги или, если понадобится, по делу.

Артем видит их насквозь, но все равно любит. Он любит вообще все женское: эти изгибы, бархатистость кожи в одних местах и гладкость в других, переливы голоса, прерывистость дыхания, хрупкость — независимо от телосложения, — эту их доверчивость в моменты близости у самых недоверчивых, это желание доставить радость, всегда немного наивное, как у детей, которые хотят порадовать папу, но еще толком не умеют этого делать. Артем поэтому не может полюбить какую-то одну и предпочесть ее другим — слишком любит Женщину в целом, как вид, как источник вечного счастья, как-то что-то единое и при этом разнообразное. Всегда ему кажется, что он лелеет в одной женщине всех остальных, а себя при этом чувствует единственным мужчиной на свете, способным стать мужем для всех. И даже если бы разрешили завести ему гарем из тысячи жен, на тысяча первый день после тысячной ночи он пошел бы искать тысяча первую, еще неведомую. Кстати, в неведомости и есть самое интересное, быть может. И в Сарайске, и в Москве он любит так организовывать встречи, напросившись с каким-нибудь приятелем в женскую компанию, чтобы никого там не знать, а придя — удивиться и обрадоваться. Что-то есть в этом, словами не выразимое: вот жила она, как звезда, которая очень далеко, ее не увидеть ни в какой телескоп, ее для тебя не было — и вдруг рядом, близкая, настоящая. Она приносит с собой всю свою жизнь, и это Артему тоже интересно, он расспрашивает женщин, вникает, задумчиво слушает, и может быть, именно за это они его больше всего и ценят.

Будучи великодушно неприхотливым, Артем все же особо любит в женщинах две заманчивости: чтобы голос был легким и негромким, почти шепчущим, но без писка, и — живот. Не грудь, не бедра, от чего обычно сходит с ума заурядное мужское население, не пухлые губы — именно живот почему-то волнует Артема больше всего. Точно говоря, не живот, а та часть, не имеющая единого названия, что начинается от изгибов талии и сходится центром красоты во впадинке пупка. Поэтому легко представить, что с ним произошло, когда настала мода топиков, коротких всех этих маечек, обнаживших любимые Артемом поверхности. Козырева же, напротив, это раздражало, и он иногда ворчал, косясь на окружающее безобразие: «Чего уж стесняться, разделись бы совсем!»