Игорь Удачин: Встретимся в Эмпиреях

Первой вновь заговорила Виктория:

— Знаешь, с тобой трудно спорить, Гоголь. Правда пессимиста всегда кажется доминирующей по своей силе над правдой оптимиста.

Демон с пустым взглядом, явно размышляя в этот момент о чем-то отстраненном, утвердительно закивал в такт словам Виктории. Та продолжала:

— Но настоящая правда заключается в том, что ты подсознательно желаешь быть выше нашей действительности, а реально также находишься в ее заточении. И то, что ты не видишь ни единого шанса на личное освобождение, заставляет тебя разве что эгоистично тыкать носом других в смрадность того факта, что и они несвободны как ты, и наслаждаться их, то есть нашей, болезненной реакцией. Это помогает почувствовать себя не таким уж одиноким в своем несчастье! — Виктория замолчала и отвернулась.

Подумать только. Предвкушение неминуемой победы минуту назад — и вдруг такое сокрушительное и жестокое поражение! Виктория, сама того не желая (она просто дискутировала, не более), заставила меня обнаружить в себе черты натуры настолько измельчавшей и жалкой, что я моментально растерял все козырные аргументы и просто-напросто замолк, раскрасневшись лицом.

Хочу поделиться личным наблюдением. Женщины, выиграв битву, как правило, вовсе не жаждут полного уничтожения противника, что, напротив, очень присуще мужскому началу (может быть, в свои семнадцать я мало повидал в жизни и ошибаюсь). Иными словами, Виктория, так искусно разобравшись со мной, тут же отошла на второй план, но за дело вновь взялся Демон. Конечно, его нападки не представляли собой ничего другого, как переиначивания на свой лад уже сказанного Викторией, и тем не менее были обидны и болезненны для меня.

А еще я понял, что спор этот — нечестный.

Когда Виктория уедала меня, мне вспомнился инструктор, загнавший пулю себе в висок всего в двух шагах от моих вытаращенных глаз, и… сразу решил, что не скажу об этом ни слова. Трагедия наших молодых жизней была ярка и оглушительна сама по себе, она не нуждалась в подпитке едким колером трагедий других, близких и далеких, давно потерявших силу ошеломления и находящих наши глаза и уши буквально повсюду. Моими главными противниками в споре оказались укоренившаяся в юных умах обыденность смерти и неотвратимость ее (смерти) происков. Вот почему спор этот, подумалось мне, был нечестным. Но отношение к смерти как явлению обыденному — только защита, причем самая жалкая, какую можно себе представить. Пока та самая «старуха с косой» бродит на расстоянии — хоть и делает оклики, да близко не подступается, — приспосабливаешься не принимать ее всерьез. Не думаешь об этом, значит не боишься?.. Все жили с этим! всем было страшно! — но мало кто желал быть честен даже с собой. Моя «защитная стена» дала трещину дважды. Когда тяжело умирала мать (но с тех пор, правда, прошло время). И месяц назад — на мокром от дождя, заалевшем от крови, развонявшемся от блевотины плаце. Два шага, разделяющие нас… вытянувшись в струну, я смотрю на него… а он стреляет себе в голову… Нет! Не скажу об этом ни слова…

— Хватит. Вы правы. Не знаю, что за муха меня сегодня укусила и зачем я вообще вынудил вас на этот ужасный спор, — вот момент, когда следовало поставить точку в разговоре, но внезапно я так разволновался, что меня снова понесло: — Я просто идиот, который не умеет ничего лучшего, как играть словами и подменять понятия. Но самое гнетущее обстоятельство в том, что я действительно верю во все, что вам наговорил. Я думаю об этом постоянно и с каждым днем все больше. А сегодня меня прорвало. И если вы мои друзья, то можете плеваться в мою сторону, но обязаны хотя бы попытаться услышать. Это крик отчаяния, разве не понимаете? Если я угомонюсь сейчас, то завтра мне попросту надо подать заявление на внеочередной призыв! Да-да! Какая разница? «Все там будем», правда же?! По крайней мере, там мне не нужно будет думать — не до этого станет. Назовите-ка пытку пострашнее собственных мыслей! — оголтело стучу себя пальцем по виску. — А пока я здесь и пока у меня есть время — если это действительно так, как вы говорите, — я хочу успеть понять: кто я в этом мире и на что я в нем способен!..

И тут произошло нечто, умерившее мой пыл и заставившее всех накрепко позабыть о развернувшейся баталии. Странные звуки подмешались к последним словам моей не на шутку разгоряченной речи. Слива…

Мы широко распахнутыми глазами взглянули на Сливу, который уже долгое время не обращал на себя ровно никакого внимания. Теперь же наш товарищ прятал лицо в ладонях, спина и плечи неестественно сотрясались. Сущая правда — он плакал!