Юрий Горюхин: Воробьиная ночь, Крайний подъезд слева

Лифт ткнулся в потолок десятого, судорожно дернулся и распахнул двери, выпустив нетерпеливую веселую гурьбу мальчиков и девочек, которые ринулись звонить и стучать во все двери и, которым никто не захотел их открыть.

— Как тебя зовут?

— Сольвейг.

— Как?!

— Мамаша— Дура, когда беременная была, книжек обчиталась — зови Олей.

— Ну почему, — очень красивое имя.

— Правда?…

— Правда, Сольвейг.

— Поцелуй меня…

— Я не хочу чтобы письменный стол стоял у окна.

— Но, Женя, все ставят стол к окну.

— А я не хочу быть как все.

— Тебя никто и не заставляет быть как все, но индивидуальность, я думаю, надо проявлять не в расстановке поперек комнаты столов, а в чем-то более значимом.

— Какая ты умная! И как я этого не замечал раньше!

— Ты, наверно, был слишком занят собой.

— Даже так! А я-то, дурак, думал, что я все время занят тобой, но оказывается чертежи, задачки, магазины — это все я делал для себя!

— Перестань! Если тебе все это настолько в тягость, мог бы и не делать!

Лена вдруг сморщила подбородок, опустила вниз уголки своего ротика и жалобно захныкала.

— Да, конечно, сейчас мы будем реветь, потому что муж достался мерзавец и негодяй и совсем не принц!

— Имей хоть капельку совести!

Женя в ярости пододвинул письменный стол к окну и стал вышагивать из угла в угол комнаты, метая по стенам возмущенный взгляд и сводя и разводя ноздри своего вздернутого носика.

Тетя Соня легонько стукнула кулачком в дверь, просунула свою прилизанную головку и приветливо усмехнулась:

— Чего, милые, не поладили? Хотите котеночка подарю? Ну-ка, иди-ка обнюхай их.

Тетя Соня просунула в щелку малюсенького котеночка на дрожащих ножках и осторожно притворила за собой дверь.

— Какая прелесть!

Лена подбежала к котеночку, подняла на руки и прижала к груди.

— Женька, какая прелесть!

— Не задуши животное.

— Женька, какой он мякенький и тепленький!

— Он, наверно, голодный.

— А мне кажется, что это девочка.

— Да уж девочка. Надо молока ему дать.

— Достань, пожалуйста, из сумки пакет с молоком.

Женя налил блюдечко молока, а Лена поднесла мордочку котенка к белой, возможно еще незнакомой жидкости. Котенок понюхал блюдце, макнул лапу в молоко, мяукнул и попытался опять закопаться в складках мохеровой кофточки Лены.

— Он сытый.

— Она просто еще не умеет пить из блюдца.

— Давай назовем его как-нибудь.

— Ксеня.

— Почему Ксеня?

— Красиво же.

— Ну ладно, дай я его тоже поглажу.

— Только осторожно — она такая хрупкая.

— Да ладно.

Света осторожно, чтобы не скрипнула кровать, встала, укрыла всегда мерзнущие ноги мужа пледом, тихонько вышла из спальной на кухню, плотно прикрыла дверь, включила мощный вентилятор, вделанный в форточку, достала из потайного местечка в шкафу с посудой длинную папироску, сладковато пахнущую марихуаной, включила телевизор с видеомагнитофоном и, откинувшись на спинку плетенного кресла и положив ноги на стол, стала смотреть фильм про жизнь мужественных героев в коварном мире заокеанских мегаполисов и медленно втягивать в себя дым, уносящий далеко от Павла Кренделькова, его мамы с получасовыми звонками добрых советов о правильном ведении домашнего хозяйства, сопливого и капризного Мосюсочки, осточертевшей манной каши с борщом, ежедневного реактивного гула пылесоса, сложно программируемой стиральной машины, изматывающих магазинов и всего прочего, сопутствующего счастливой семейной жизни.

— Погоди, — сказал Стас и отстранил Валентину.

— Ну ты чего?

— Не видишь что ли Тагирка не спит.

— Как же не спит, Стас? — когда он храпит.

— Дура ты, Валька, я же вижу, что он притворяется.

— Стас, ты опять напился до галлюцинаций!

— Валентина, ты сильно преувеличиваешь.

Стас ткнулся оттопыренными губами в шею Валентины, крепко сжал ее левую грудь, но опять ему показалось, что Тагир Микхатович, пускающий слюни на подушку соседнего дивана, моргает.

— Погоди.

— Ну что, Стас?

— Давай поговорим.

— О чем?

— У вас, что, совсем не лады с Тагиркой?

— Да как обычно все. Вчера, представляешь, ворвался в ванную комнату и стал орать, что я его дрянной бритвой брею подмышки, ну я послала его, конечно, козла этого. Нет, ты только представь — пожалел одноразовую бритву, дешевку эту, которую я же между прочим и покупаю — козел!

— Да, с его стороны это, конечно, свинство.