Андрей Шульгин: Слёзы Анюты

Как-то спала Дева в придорожной траве, под голову стрёкот сверчка подложила, мерцанием звёзд дальних накрылась. Слышит вдруг, будто ропот чей-то до неё доносится. Словами кривыми говорит будто кто. Подняла голову Дева, вокруг себя оглядывается, только не видит никого. Снова успокоилась, в сон идти собралась, как тут опять речь чья-то ухабистая ей в уши полезла. Дева уже и не знает, что делать, стала вокруг себя руками по траве шарить. А под ладонями слова-осколки каликов катаются, пальцы колют, они-то в уши Девы и закатывались, оттого звуки всякие ей слышны были. Стала Дева эти осколки собирать, да в уши класть, и зазвучали у неё речи каликов косоротых. Слушала-слушала Дева речи эти и решила по следу за каликами идти. Давно уже идёт, слова их увечные подбирает, скоро, того и гляди, догонит Дева юная каликов неприкаянных.

А калики идут. Ступнями босыми дорогу щупают, пыль поднимают. Дорога лесом косматым ведёт их. Ветки, сучками поросшие, головы их гладят всклоченные. Струпья на шеях ухмылками колосятся, птахам лесным подмаргивают. Звери дикие, в чащобах одуревшие, ревут вслед им криком утробным.

Впереди ждёт их полянка морщинистая. Ближе к полянке подходят калики, бороды нечесаные лохматят, губами узоры выводят мудрёные, дивятся тому, что видят. А видят они на полянке той детей малых, играющих. Дети малые, а лица у них будто столетние. Старые лица у детей тех. Дети резвятся, по полянке прыгают, визжат друг другу в души, а калики стоят, лбы заскорузлые чешут.

Тут приметили дети каликов, подошли, за руки их берут, слов не говорят, а ведут куда-то через чащу лесную. А они только диву даются, но за детьми идут. Идут за малолетними тропками нехожеными, под ветками нагибаются. Долго шли, пока из-за деревьев дома не выглянули кособокие. Деревня это. К себе домой дети увечных привели. Зачем только?

Дети старолицые ведут их по улочке деревенской, к домам подводят. А в домах тех пусто, нет иной живой души кроме детей, что лица старые скалят. Каждого калика к одному из домов дети подводят, внутрь заводят, раздевают, спать укладывают, а сами вокруг мостятся, жмутся, ласкаются, вместе с собой присыпают.

Калики заснули, в удивлении. И стали им сны сниться. Снится одному калику, будто черти в чреве его угомонились, наконец, скромно себя ведут, ниже травы, тише воды. Другому видится, что ноги его безудержные вдруг хозяину своему прекословить раздумали. Он теперь что хочет, то и делает, — хочет, пляшет, хочет, сиднем сидит, вольный, как ветер, сам себе барин. Калику, что слёзы лил, снится, что высохли глаза его, весь мир красками расписными теперь перед ним блестит. Смотрит он вокруг, радуется. А калику, у которого на душе зубы острые лязгают, грезится, что нет никаких зубов-то, будто и не было никогда. Спокойная и гладкая теперь у него душа.

Спят калики, сны пригожие видят. Не нарадуются.

То ли шум, то ли треск или стук какой неведомый разбудил одного калика. Глаза он открыл, детей спящих старолицых перед собой видит, сколько спал, вспомнить силится. Тут припомнил он свой сон волшебный. Рукой за душу, хвать! Да отдёрнул сразу, чуть не закричал. На душе зубы, один другого острей, растут, как и прежде. Сон это только был, а явь совсем другая.

Оттолкнул калик детей уродливых от себя, с лежанки было встать хотел, а чуть пол не поцеловал — в ногах его совсем сил не оказалось. Обессилил-то во время сна долгого, вот так-то. Все ж разогнул кое-как суставы свои, да на полусогнутых пошёл из дома на двор. Только идти ему, ух, как тяжело. Ноги свинцовые будто, в глазах темно, на груди что камни пудовые лежат — еле дышит. Идёт калик, спотыкнуться боится, а то не подымится вовсе. Хочет закричать, попутчиков своих разбудить — в горле дыхание спёрло, слова расплющило.

Уже со двора калик вышел, по улице безлюдной шкандыбает, к тем домам дорогу ведет, где други его, братья по дороге, спят, как видит калик опять детей тех, что в доме одних на лежанке оставил. Пробудились дети с лицами морщинистыми, погнались за каликом, хватают его убогого за одежду, назад в дом возвратить стараются. Он отбиваться было, да куда там, сил-то совсем нет у него. А дети облепили калика, да назад ведут, к лежанке толкают. Обессилил калик, упал на ложе своё недавно покинутое, слышит, как вновь сон к нему подступает, и опять чудится, что на душе у него ни одного зуба нет, улыбается он во сне, хорошо ему опять делается, обо всё на свете забывает.

К той деревне, где калики спят сном беспробудным, подходит Дева. Вот уже по улочке деревенской идёт она, по сторонам озирается. По сторонам озирается, да под ноги смотрит, слова-осколки разглядеть хочет, чтобы узнать по ним, где, в каких домах калики лежат, сны смотрят. Видит Дева, след-нить из осколков по траве вьётся, ко двору одному ведёт. Идёт по нему. Во двор заходит, потом в дом, в доме в комнате передней спящего калика видит, а вокруг дети. Толкает Дева его, разбудить желает, к жизни вернуть, а он только слово брякнул какое-то, на другой бок перекатился и, ну, дальше спать — сны видеть. Ничего Дева с ним поделать не может.