Андрей Шульгин - Слёзы Анюты

Генерал издали покивал головой, повернулся и вновь побрёл по дороге.

Кликун стоял, не двигаясь с места, до тех пор, пока фигура генерала окончательно не скрылась из виду.

На третий день у меня закончились сигареты. Обрывая нити терпения, никотиновая жажда сосала нутро. Я припал к двери и весь обратился в слух. С лестничной клетки упругим потоком лилась тишина. Я открыл дверь.

Возле подъезда меня тоже никто не караулил. С опаской, оглядываясь по сторонам, я поспешил к ближайшему киоску.

Зажатый в ладони тугой прямоугольник сигаретной пачки подействовал как хорошее успокоительное. Я разогнул шею, впервые, с тех пор, как покинул убежище, поднял голову над плечами и, на всякий случай, поскрёб кончиками пальцев скользкую полиэтиленовую плёнку сигаретной коробки.

— Молодой человек!

Я вздрогнул.

Женский голос был невообразимо приятным, будто крупная жемчужина перекатывалась по мягкому ворсу бархатной ткани, тем не менее, я предпринял запоздалую попытку его не заметить, не стал оборачиваться и уже собрался идти дальше.

— Молодой человек!

Я обернулся.

Красивая. Подстать своему голосу. И какие длинные волосы.

— Извините меня, но телефон разрядился, а звонок срочный, можно с вашего?

Я похлопал себя по карманам.

— Вы тоже меня извините, но я свой дома забыл.

— Жалко… что же делать…

Я понял, что не могу вот так посреди улицы расставаться с возможным счастьем.

— Я живу тут рядом. Если звонок срочный, можете зайти ко мне. Как вас зовут?

Тут только заметил я, что обеими руками она прижимает к животу какой-то свёрток. В пёстрый клеёнчатый пакет был завернут небольшой предмет цилиндрической формы. В пальцах, сжимающих свёрток, чувствовалась какая-то особенная цепкость и напряжение. Мне почему-то подумалось, что случись сейчас что-нибудь экстраординарное, упадёт бомба или огромные волны невиданного наводнения накроют наш город, последнее что она сделает, это выпустит из рук свой пакет.

Утро заползало в комнату сквозь тонкие щёлочки жалюзи. С полчаса я не открывал глаза, слушая, как дышит рядом чужое тело. Потом тихо выбрался из ложа, на цыпочках отправился на кухню. В серых углах квартиры пряталась от лучей рассвета память о страсти, посетившей двоих этой ночью. Я попил воды и выкурил сигарету. На полу, видимо, ещё со вчерашнего дня стоял тот самый загадочный сверток, что сжимала она в руках в момент знакомства. Любопытство разыгралось внутри. Я склонился над ним. Кулёк был немного развёрнут, и в глубине его темнел какой-то предмет. Поколебавшись немного, я запустил туда руки. Удивление коснулось краем своего крыла моей души, в моих ладонях был обыкновенный цветочный горшок, с землёй, с небольшим смешного вида отростком, тянущимся вверх. Я поднёс горшок к окну, мутное рассветное свечение явило моим глазам короткий зеленый стебелек с большим бубоном на вершине и двумя широкими листами.

Мягкая кожа коснулась моей щеки, по плечу побежала струя шелковистых волос. От неожиданности горшок чуть было не выпал из рук, я не слышал, как она подошла.

— Извини, я тут оказался слишком любопытным, вот, полез в твои вещи.

— Не страшно, дорогой. Теперь они и твои тоже.

— А что это?

— Растение, очень редкое, говорят, даже волшебное.

— Волшебное? Интересно. Впервые вижу такое.

— Люди зовут его Кликун-трава.

Он вернулся домой, тяжело дыша в свою память. Перекрестил взглядом соседние дома и отварил прогнившую дверь, ведущую в родительский двор. Мать не узнала его, а потому не обратила никакого внимания на забредшего путника. Он же, усталый после дороги, растянулся под навесом, что ещё в его детские годы был поставлен в саду, потеряв, на время, связь с реальностью.

Пелена сна развеялась только под вечер. Сев, он крепко мотнул головой, словно хотел окончательно стряхнуть с себя паутину сновидений, державшую его в своей власти несколько последних часов. Подцепил на крючковатый палец нехитрый заплечный мешок, с которым пришёл, и побрёл в дом. Мать как раз села ужинать. Не говоря ни слова, он отобрал у матери тарелку с прокисшей кашей, ополовинил её, сунув в старушечьи руки недоеденное. Отёр губы тыльной стороной ладони и шагнул в некогда принадлежавшую ему комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Оставшись один, он достал из мешка почти полную бутылку водки и в два глотка осушил её. Подождал, пока хмель начнёт резвиться в голове, а, дождавшись, надсадно запел единственную известную ему песню, в которой слова были похожи на дым, а точки с запятыми то и дело менялись местами. В соседней комнате громко скребла об стену жёлтыми, сухими пальцами его мать.