Элис Хоффман - Дом черного дрозда

Я вела себя так, будто у меня не хватало терпения, а времени было еще меньше и будто я готова оказать ему услугу, но только если мне это подойдет.

— Она умненькая девица, — сказал Джон Морс. — Могла попасться и какая-нибудь похуже.

После этих слов я по гроб жизни была обязана Джону Морсу и решила, что, когда подойдет его срок перевыборов на пост мэра, я буду ходить от двери к двери и агитировать соседей оставить его на прежней должности.

Профессор сказал, что встретится со мной утром перед школой. Мэр пообещал одолжить ему лошадь, а жить он будет у Фредерика Дилла, в его прекрасном доме с великолепным видом на бухту. Тогда я подняла глаза, чтобы проверить, напугает ли профессора Перкинса мое лицо. Он этого никак не показал. В конце концов, он был привычен к уродствам, и уж ему-то они не могли не казаться любопытными. Он посмотрел прямо на меня своими голубыми-голубыми глазами, и на мгновение я ощутила себя не калекой, а просто не такой, как все. Кем-то, кого можно изучать, понять, познать.

Отец сказал, что нельзя доверять чужакам, но мне было все равно. Я отправилась на встречу с Эваном Перкинсом рано утром — в небе еще висела россыпь звезд. Я взяла свою любимую лошадь по кличке Сван. [6] Swan ( англ. ) — лебедь. Сван была страшная и старая, но устойчивая на ходу. У меня голова кружилась от того, что я делала, — нужно, чтобы подо мной было хоть что-то надежное.

Когда я добралась до места встречи, Эван Перкинс уже ждал меня. При нем была одна из лошадей Дилла, а еще кувшин с черным кофе, сумка с картами, оборудованием и стеклянными банками под образцы.

Мы начали от маяка, где чудовище видели впервые. Свою соломенную шляпу я низко надвинула на лицо. Когда мы стояли рядом или шли бок о бок по песку, я едва могла дышать. Следы Морской твари смыло приливами, но время от времени Перкинс нагибался и с помощью пинцета извлекал что-то из песка. Спустя час он нашел несколько чешуек, довольно больших и коричневых, как грязь. Я-то была уверена, что это чешуя крупных луфарей, поменявшая цвет на солнце, но ничего не говорила.

— Как ты думаешь, монстры — это порождение человеческого воображения? — спросил меня Эван.

Солнце вставало, и он предложил мне кофе, еще теплый. Я выпила кофе и почувствовала, что меня уносит. Я смотрела, как звезды исчезают в светлеющем небе. Кто я такая, чтобы говорить, на что способно людское воображение?

— Аутентичные аномалии встречались всегда, — высказалась я. — И если они являются частью мира природы, то по определению они естественны.

Было очень смело с моей стороны сказать такое, а еще смелее было посмотреть прямо на него, не пряча своей «аномалии».

Мы направились к большим прудам, посетили их один за другим, все пять, и, пока мы ехали, я называла ему деревья, которых он раньше не видел, всякие обычные породы, например болотную сосну или акацию. Шелковицу, привезенную из Китая, он узнал, потому что разочек сам был в Китае. Там он видел кальмаров, которые выпрыгивали из воды, как вороны, а еще двухголовых рыб, которые могли держать одну пару глаз закрытой, а другую пару открывать и закрывать.

В Китае, может, он и был, но никогда раньше он не был на Кейп-Коде. Здесь все для него было новым и потому интересным. Я рассказала ему о гнездящихся в наших лесах черных дроздах, но с белым оперением. Люди зовут их птицы-привидения, но я сама подобрала четыре пера, и были они вполне материальными. Я показала ему следы красной лисицы, заросли остролиста, зеленого сейчас, но алого глубокой зимой. Я рассказала ему о крови дракона — сгущенном соке дерева, из которого мы делали краску для лоскутных одеял и платьев. Он начал смотреть на меня так, как я обычно смотрела на новую книгу, — книгу, которую я никогда раньше в руках не держала, книгу, которая удивляла меня каждым своим словом.

Три дня подряд мы встречались каждое утро. Я научилась вести себя тихо, пока он искал образцы. Он искал следы, чешуйки, обглоданных чаек или крачек — любое доказательство. Я пила горячий кофе. Я перестала беспокоиться о шляпе и позволила своей темной косе блестеть на солнце. Я шла по грязи и указывала на лягушек. Я посыпала солью валявшиеся бревна, надеясь этим подманить морского монстра, чтобы он явился за тем, что ему самым естественным образом было необходимо, квинтэссенцией чего был сам — отходом соленого моря.

У моего отца были все причины сердиться. Я бросила ходить за коровами, и они жалобно кричали по вечерам, и моей сестре Хьюли приходилось идти в поле и доить коров, несмотря на страх перед монстром. Я забыла все домашние дела, всю свою жизнь. Лошади ждали в стойлах, чтобы я пришла и читала при свете лампы, но я не появлялась.