Махмуд Теймур: Египетские новеллы

Перевод А. Рашковской

Зал духовного суда, как обычно, битком набит посетителями — благородными и неблагородными, мужчинами и женщинами, истцами и ответчиками.

Здесь можно встретить мужчину, которому наскучила жена, и женщину, которой надоел муж; разведенную жену, требующую алиментов, и разведенного мужа, желающего вернуть себе сына. Здесь можно услышать и многое другое из области супружеских недоразумений и семейных осложнений. Большинство посетителей суда относится к низшему слою населения города, к среде, где сила страстей сильнее власти разума, но где люди не умеют изощряться в притворстве и лжи, то есть делать то, что является привилегией высших классов общества.

Да, все эти люди принадлежат к низам, мы видим здесь и фески, и покрывала женщин, и мулайи, и галябии…

Все громко разговаривают, так что ухо с трудом улавливает голос служителя, громко выкликающего фамилии. Во всех жалобах много общего, и каждый в этом зале легко может найти тему для беседы с соседом или случай излить ему душу.

В этой толпе неподалеку от двери в зал заседаний стоит Мамдух эфенди, турок по происхождению, высокий, крепкий, но несколько худой для своего роста. Пятьдесят прожитых лет не наложили на него заметного отпечатка. Под темно-русыми волосами — высокий гладкий лоб, за которым чувствуется изобретательный ум. Под ярко очерченными и сильно изогнутыми бровями проницательные глаза, в которых отражается решимость и упорство. Тщательно подкрученные усики и тонкие губы, обличающие вспыльчивый характер, завершают его портрет.

Мамдух эфенди — состоятельный человек. Это сразу видно по его хорошему костюму, стоячему воротничку и дорогой трости. Но в своем кругу он не считается образованным человеком. Он едва-едва читает по-турецки, и то этому его научила в детстве мать. В своем кругу он не слывет и деятельным человеком. Его юность прошла под крылышком родителей, и хотя он всегда что-то выдумывал, это были только ребяческие затеи, а если и проявлял стремление к деятельности, то лишь Для своих удовольствий.

Родители его умерли, оставив Мамдуху небольшое наследство. Мамдух эфенди не только сохранил эти деньги, но со временем его богатство увеличилось. Это было любимой темой для разговоров многих жителей квартала. Они пережевывали ее каждый раз, как Мамдух эфенди проходил мимо или когда о нем упоминали.

Его первая жена умерла, говорили из-за того, что он с ней жестоко обращался. Кое-что Мамдух эфенди унаследовал и после нее. Вторая сумела вырваться из его когтей, но только после того, как муж получил от нее все, что ему было нужно, и обобрал ее. И вот теперь он в суде из-за третьей жены.

Это молодая женщина по имени Наима. Она очень красива, но красота эта такова, что доступна только немногим. Источник ее обаяния не щеки, подобные яблоку, не белое, как сметана, лицо, не брови, изогнутые полумесяцем, не прямой нос, напоминающий сирийские финики, не гладкая, как мрамор, грудь. Это та духовная красота, которая вдохновляет художников, волнует поэтов и вносит счастье в дом культурного человека. Но как может существо подобного воспитания и характера, как тот, о ком только что говорилось, понять секрет этой красоты?

Мамдух женился на ней, вернее захватил ее, только потому, что она была дочерью турчанки, приятельницы его матери, и потому, что ей в одном месте принадлежал дом, в другом — несколько федданов земли.

Наима хотя и не получила законченного образования, но обладала внутренней культурой, умела тонко чувствовать и была преисполнена радостного восприятия жизни. Она вызывала восхищение и любовь подруг, которые всегда приходили в ее дом проводить время в ее обществе. И она любила их всей душой и старалась сделать им приятное.

Так и жила Наима, как щебечущая птичка, в окружении матери и сверстниц.

Но после замужества она натолкнулась на сердечную черствость ее придирчивого мужа. Он относился с подозрением ко всем юношам и мужчинам. Зная слабость тех женщин, которые попадали к нему в лапы, он не верил женщинам. Поэтому в его душе возникла ревность.

— Не открывай окон!

— Со слугой не разговаривай!

— Одевайся, как приказываю!

— Не переступай порога иначе, как с моего разрешения и под моим присмотром!

Для Наимы это была скорее тюрьма, чем дом. Мамдух был тюремщиком, а она преступницей, каждый шаг которой был на подозрении, словно она являлась не честной женой, соблюдающей свой долг. Найму, меньше чем кого-либо, мог удовлетворить такой образ жизни, или, точнее говоря, такой способ смерти. Она страдала, затем протестовала, даже восстала и, наконец, покинула дом, проклиная тех, кто его построил.