Юрий Герт - Лабиринт

Коржев не слышал ее. Теперь он смотрел в нашу сторону, но вряд ли замечал нас.

— Россия... Какие просторы, моря, реки... Какое фантастическое богатство — во всем, во всем... Казалось бы чего еще нужно? Ведь никогда не скудели мы на работящие руки, на умные головы... Живи, работай, осваивай бесконечные, колоссальные пространства, устраивай жизнь, перед которой библейская мечта о рае — нищая греза... Но мы воздвигаем бронзовых идолов, мы возводи термы Каракаллы — а тут же по деревням сидят без электричества и моются в русской печи...

— Разбить фашизм, обратить вспять величайшее нашествие, спасти Европу и весь мир — ценой какой крови, каких мук!.. И тратить силы, энергию, мозг на то, чтобы уничтожать своих же воинов, мыслителей, ученых... Честнейших, благороднейших своих сыновей... И это после Пушкина... Толстого... Ленина!..

Коржев остановился, хрипло дыша. Он словно ждал и не ждал ответа.

— Тютчев,— с едкостью усмехнулся Ковылин.— Надобно повторять, Дмитрий Алексеевич?..

Он все-таки повторил, смакуя каждое слово:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить,

У ней особенная стать,

В Россию можно только верить...

Коржев согласно кивал, но на последней строке гневно ударил в пол тростью.

— И верю! — прокричал он, покраснев. — И верю! Верю! Не верю в бога, в дьявола, не верю вашим газетам, не верю, что Сосновский — агент! А в Россию — верю! Верил и верю!

Он закашлялся, ему дали воды. Он сердито колол глазами Ковылина. Видимо, это было продолжение давнего спора.

— Вот,— он ткнул пальцем в меня,— в него верю. В таких, как он.

— А мне вы не верите?

— Нет!— сказал Коржев.— Вы — битая карта!

— Ну что ж,— сказал Ковылин, посмеиваясь,— ну что ж...

Он протянул Коржеву бумажный лист. Тот недоверчиво, нехотя взял его и стал читать. Выражение его лица не переменилось, оставаясь все таким же брюзгливым и скептичным, пока он читал.

— Я знаю случаи,— сказал он, кончив,— когда это помогло...— Он пожевал морщинистыми губами.— А знаю и другие, когда всех, кто писал,— туда же, вслед за теми!

Он отбросил бумагу, она соскользнула со стола и, кружась, опустилась на пол. Мы с Ковылиным кинулись ее подбирать, Коржев недовольно отстранил наши руки:

— Я сам...

Он поднял бумагу, еще раз взглянул на нее и сказал без всякого перехода:

— Если вы позволите, я поставлю здесь, под вашими, свою подпись.— Но, уже занеся перо, помедлил, подумал, с сомнением покачал головой:— Нет, я напишу это иначе. Я напишу... Я старик, мне скоро в могилу,— я напишу!..

Он встал и неторопливыми твердыми шагами прошел и другую комнату. Ковылин последовал за ним.

Мы остались вдвоем с Варварой Николаевной.

— Я много думала... Я убеждена: там, наверху, и представления не имеют о местном произволе! Там не знают, что творится у нас! А этим пользуются грязные люди, обманывают партию, государство, народ!..

Я кивнул.

— Мы с Игорем Владимировичем решили написать это письмо.

Ей было сорок, а то и сорок пять, — крупное сбитое тело, громкий голос, резкие, грубоватые черты лица... Но мне почудилось в ней какое-то сходство с Машей, — не то той, которую видел я перед самым концом, а прежней, милой, доверчивой Машенькой, принимавшей в жизни лишь то, что совпадало со светлой гармонией ее души.

— А пока вы правильно делаете, Клим, вам незачем задерживаться тут. Вы еще вернетесь... А пока уезжайте. Но куда?

Я сказал.

Варвара Николаевна поморщилась.

— Нет, нет, вы это плохо придумали. Бежать, куда глаза глядят, в тот же леспромхоз... Это не ваш путь.

— Я не ищу легкого пути.

— А выбираете легкий. Да, да, легкий! Конечно, там люди чище, лучше, там проще жить, но... Клим, поверьте мне: каждый человек обязан быть там, где он может при нести максимум пользы! Ваше место другое, Клим: вы — учитель...

— Кто возьмет меня в школу, если вместо диплома у меня будет справка об исключении из института.

— Об этом не беспокойтесь.— Она назвала небольшое сельцо в отдаленном районе.— Там работает директором бывший мой студент, умница, чистейшее сердце, его направляли в аспирантуру, он отказался и пишет, что не жалеет об этом... Вы понравитесь друг другу, он все поймет. И ему позарез нужны толковые учителя...

Меня передавали, перебрасывали с рук на руки: ребята — Варваре Николаевне, она — какому-то еще неизвестному, но уже чем-то симпатичному человеку. В мире существовали связи, о которых я не подозревал.