Юрий Герт - Лабиринт

«Это удивительно,— говорю я,— давай сегодня после лекций побродим и я тебе обо всем расскажу — хочешь! А еще лучше — давай заберем лыжи и съездим туда оба,— мне кажется, я найду, я запомнил то место...» И уже вижу, как мы скользим на лыжах, и ровным серовато-серебристым блеском светятся снега, мы останавливаемся там, где среди льда чернеет озерцо, которое можно прикрыть шапкой,— живое, с бегучими кружками, в него падает незамерзающая, журчащая струйка...

Но в это время кто-то кричит — чей-то голос пробивается, прорывает нарастающий вал голосов:

— «Комсомолию» сняли!...

И вот, после окончания лекций, мы сидим в деканате. На длинном столе, покрытом зеленой скатертью, лежит наша «Комсомолия». Она не уместилась на столе целиком — часть ее скатана в трубку, до самого «моли» буква «я» скрыта мраморным пресс-папье, которое не дает свернуться другому концу. Ниже, под «я» — «Опровержение» и странички с подписями. Несколько подписей обведено красным карандашом. А еще ниже, в уголке, где перечисляются члены редколлегии, дважды подчеркнута моя фамилия.

Здесь все, кого отметил красный карандаш. На бумаге неровные красные эллипсы горят, как ожоги.

— Мы должны дать политическую оценку этому факту,— говорит Гошин.— Мы имеем дело не только с утратой всякой бдительности, а...— Может быть, просто отсвет скатерти ложатся на его лицо — оно кажется зеленоватым. — Что это, преступное легкомыслие или намеренный, обдуманный подрыв?..— Светлая прядь волос упала ему на лоб, она вздрагивает, взлетает и снова ложится на переносицу, как будто ее треплет ветер.

Машенька, закусив губу, слушает Гошина и сжимает пальцами авторучку. Пальцы у нее тонкие, слабые, но, кажется, вот-вот авторучка хрустнет под ними. Мы рядом. Улучив момент, я незаметно подталкиваю ее колено своим и чуть-чуть улыбаюсь.

Мне хочется немного приободрить ее, даже не то чтобы приободрить, а заставить чуть-чуть со стороны взглянуть на то, что здесь происходит. Но она недоступна юмору. Она мельком поднимает на меня свои огромные, близорукие глаза — и мне становится больно за нее, такую открытую, незащищенную — под ударами яростных слов, которые Гошин бесстыдно выворачивает наизнанку. И я почему-то вспоминаю, как мы сидели в ресторане — Сашка, Олег и я,— и Маша, обхватив пылавшие щеки руками, говорила, что жить — значит делать что-то доброе, хорошее, большое...

— Вы отдаете себе отчет в том, что вы совершили, поместив на страницах газеты вот... Вот это?.. Я спрашиваю вас, Бугров!..

Я ответил:

— Вполне.

— И вы утверждаете, что областная газета, за которой стоит областной комитет партии, советские организации, линия ЦК, наконец... Что она могла ни за что ни про что оклеветать человека?..

Полковник, не поднимая головы, сказал:

— Аркадий Васильевич, мы говорим не про газету в целом, а про заметку... Там и подписи есть...

— Кто это — мы? Кто это — мы, член партийного бюро товарищ Батов? Или вы по-прежнему придерживаетесь особогo мнения?..

— Мое мнение при мне и остается,— сказал Полковник, глядя в стол.

— Вы слышали вопрос?— повернулся ко мне Гошин,

Варвара Николаевна улыбнулась мне одними глазами, приглаживая рукой свои черные, жесткие волосы. Приглаживая, хотя на этот раз они лежали совсем гладко.

Я встречал ее у Сосновских; два года я слушал ее лекции; я подтягивал вместе с другими, когда на воскресниках, у костра, она запевала неизвестные нам озорные студенческие песни давних лет. Но только сейчас, когда ее большая, почти мужская рука с бессмысленной настойчивостью поправляла и без того гладкие волосы, я почувствовал одновременно, что не знаю о ней ничего и вместе с тем — все давно и хорошо знаю.

— Что же ты молчишь, Клим? — сказала она вдруг,— никогда не обращалась она ни к кому на «ты». У меня сжалось горло, но я усмехнулся:

— Отвечать на такой вопрос не имеет смысла, Варвара Николаевна.

— Ах, вот как?— выдохнул Гошин.— Вот как?..

— Я думаю, не имеет смысла задерживать товарища Бугрова,— сказал Кирьянов, переглянувшись с Гошиным.— Остальное мы обсудим без него.

Сергей, Лена Демидова, Машенька, еще двое-трое вызванных — все они остались в деканате. Я вышел.

* * *

С утра город накрыли тяжелые разбухшие тучи, потеплело, подошвы оставляли на тротуарах темные, подтаивающие следы. Когда я вышел из института, повалил снег и стало темно.

Раньше я любил бродить в снегопад, когда все предметы обретают манящую новизну и взгляд застревает в клубящейся пелене, за которой начинается область Неожиданного. Никогда не подступает она так близко, как во время снегопада. Кто сейчас движется рядом с тобой? Кто — позади тебя?.. Какой хрупкой кажется промелькнувшая возле фигурка — откуда она явилась, куда исчезла?.. Как странно и нечаянно возникают чьи-то прямо навстречу тебе летящие глаза — возникают, чтобы тут же пропасть, скрыться... А вдруг?.. А если?.. А может быть?..