Юрий Герт - Лабиринт

Сосновский,— подумал я,— Сосновский, Гошин, споры, крики, Черкешенка, Пленник... А жизнь — вот она: пиво и раки. Пиво и раки — это и есть жизнь. Остальное — чепуха, выдумка. Жизнь — вот она: пиво и раки.

Около входа в пивную сидел безногий инвалид. Колесики его коляски, сложенной из трех дощечек, зарылись в снег.

— Братишка!..— крикнул он мне вдогонку.

Я всегда стыжусь подавать нищим, но на этот раз почему-то вернулся и сунул ему в шапку последнюю бумажку.

— Спасибо, братишка! — хрипло заорал он,— Кенигсберг штурмовал — веришь?.. Берлин брал — веришь?..

Глаза у него были мутные, пьяные.

— Верю,— сказал я.

Пиво не согрело, напротив, от него стало еще холодней. Я пытался согреться ходьбой. В окнах уже загорались огни. Где-то накрывали к столу, горячий пар клубился над широкими кастрюлями,— я старался не заглядывать в окна.

Все последнее время, последние месяцы я жил предчувствием неизбежной, надвигающейся катастрофы. Я только загонял это предчувствие внутрь, пытаясь обмануть самого себя. Но даже себя самого нельзя обманывать бесконечно.

Я согрелся в автобусе «Вокзал — Заречье», весь маршрут — минут сорок, если считать стоянку на диспетчерском пункте. Здесь было тепло, я забрался на заднее сиденье, прямо в ноги мне дышал радиатор. По городу, сменив старые, провонявшие бензином драндулеты, ходило несколько таких автобусов,— светлых, комфортабельных, блистающих никелем, они напоминали мне о Москве. Иногда я не мог удержаться и проезжал в одном из них пару остановок.

И сейчас, отогревшись, я старался не смотреть по сторонам, не слышать кондукторшу, я думал о Москве и о том, что — довольно же, хватит — стерильной чистоты, идеалов, кукишей в кармане, пора что-то делать, что-то решать. Что толку от рассказов, которые гниют под койкой, что толку даже от рукописей Сосновского, будь они трижды гениальны — они лежат в столе, а читают все равно Сизионова. Побеждает сила, наглость, ловкость — какая польза от честности, способной играть только в поддавки?.. Ты можешь негодовать, возмущаться, но все уже решено,— без тебя, до тебя, это как автобус — маршрут составлен заранее, сорок минут, пятьдесят копеек, хочешь — сиди, нет — вылезай, в холод, мрак, снег,— иди пешком, декламируй звездам свои монологи. Но автобус — он все равно пойдет дальше, без тебя.

Я проехал круга три или четыре, кондукторша начала поглядывать на меня слишком уж подозрительно, хоть каждый раз я аккуратно покупал новый билет.

Я сошел в самом центре,— парикмахерская с дурацким манекеном в окне, потухшая витрина «Канцтоваров», чайная, решетка скверика, прозванного «тошниловкой» здесь, напротив ресторана, по вечерам горестно матерятся пьяные и растирают подошвами свежую блевотину.

Мне хотелось спокойно посидеть где-нибудь, подумать, найти, черт подери, какой-то выход — только не возвращаться в общежитие, до тоски ненавистное мне теперь.

В кармане у меня еще позвякивала какая-то мелочь, но в чайной уже опрокидывали стулья, готовясь к уборке.

Я представил на мгновение, как усмехнется ресторанная официантка в ответ на два чая с пирожком. Впрочем, не все ли равно?

Входя в ресторан, я меньше всего думал об Олеге, меньше всего сейчас хотелось мне с ним встретиться,— а он сидел в углу один, и, заметив меня, странно оживился и приглашающе замахал рукой.

Мне пришлось подсесть к его столику, и он тут же налил в бокал какого-то светло-золотистого вина из своего графинчика,— светлого и золотистого, как Машины волосы. Я сказал: «Не надо», но он словно не расслышал и пододвинул бокал ко мне.

— Хорошо, что ты догадался сюда заглянуть...— сказал он.— Есть дело, я давно хочу о нем с тобой поговорить... И чтобы нам не мешали.

— А в другой раз?..— сказал я. И подумал: какие у него могут быть дела со мной?..

— Сэр,— добродушно усмехнулся он,— вы не в духе?..

Пока мы объяснялись с официанткой, Олег с любопытством наблюдал за мной, весело барабаня пальцем в такт оркестру, а когда, наконец, переговоры были закончены («Белое пить будете?..» — «Нет.» — «А красное?» — «Я же говорю — нет». — «Один чай?..» — «Два чая и пирожок с повидлом!»..) и я потянулся к пачке папирос, лежавшей рядом с прибором, он предупредительно чиркнул спичкой и посмотрел мне в глаза так, будто хотел с помощью этой короткой вспышки разглядеть какую-то мелкую, неразборчивую надпись.

— Послушай,— он откинулся на спинку стула и, улыбаясь, продолжал рассматривать меня в упор. — Давай не пижонить друг перед другом. Тебе нужны деньги?