Дино Буццати - Избранное

— Не понимаю, — ответил Симеони с нескрываемым раздражением. (К чему эта патетика, подумал он. Неужели Дрого от болезни начал впадать в детство?)

— Но ты же должен понять, — твердил свое Джованни. — Больше тридцати лет я сижу здесь и жду… Я упустил столько возможностей. Тридцать лет — не шутка, и все тридцать лет я ждал, когда появится враг. Ты не можешь требовать, чтобы именно теперь… Чтобы именно теперь я уехал… Не можешь, я имею право остаться, если уж на то пошло…

— Хорошо, — резко произнес Симеони. — Я думал, что оказываю тебе услугу, а ты отвечаешь такой неблагодарностью. Выходит, не стоило труда… Я специально отправил двух вестовых, специально задержал переброску одной батареи, чтобы можно было пропустить твой экипаж.

— Но я же тебя не упрекаю, — отозвался Дрого. — Я даже признателен тебе, ты сделал это из лучших побуждений, я понимаю. — (О, какая мука, думал он, пытаться задобрить эту сволочь!) — Но ведь экипаж может остаться здесь. К тому же сейчас я, пожалуй, и не выдержу такого путешествия, — опрометчиво добавил он.

— Только что ты говорил, что завтра уже поднимешься, а теперь — что не можешь даже сесть в экипаж, прости, но, по-моему, ты сам не знаешь, чего хочешь…

Дрого попытался исправить свою оплошность:

— Но это же совершенно разные вещи, одно дело — проделать такое путешествие, другое — дойти до смотровой площадки… мне туда даже скамейку могут принести, и я сяду, если почувствую слабость. — (Сначала он хотел сказать «стул», но подумал, что это будет выглядеть и вовсе нелепо.) — Там я смогу следить за несением караула… смогу хотя бы все видеть.

— Тогда оставайся. Оставайся! — сказал, как бы подводя черту, Симеони. — Но я не знаю, где мне устроить прибывающих офицеров, не могу же я разместить их в коридорах или в подвале! А в твоей комнате можно было бы поставить три койки…

Дрого похолодел. Так вот до чего дошел Симеони? Решил отправить отсюда его, Дрого, чтобы освободить комнату? Только ради этого? Заботы, дружба тут, оказывается, ни при чем? Я мог бы с самого начала догадаться, подумал Дрого, чего же еще ждать от такого подлеца?

Ободренный молчанием Дрого, Симеони снова принялся за свое:

— Три койки здесь поместились бы прекрасно. Две — вдоль этой стены, а третья вон в том углу. Видишь? Дрого, если ты меня послушаешь, — сказал он совсем уж бесцеремонно, — если ты меня послушаешь, то очень облегчишь мне задачу, ведь, в сущности, прости за откровенность, какая от тебя здесь польза в твоем-то положении?

— Хорошо, — перебил его Джованни. — Я все понял, а теперь уходи, прошу тебя. У меня голова разболелась.

— Прости, — сказал Симеони. — Прости меня за настойчивость, но я хотел бы покончить с этим прямо сейчас. Экипаж уже в пути, Ровина одобряет твой отъезд, комната освободится, да и ты в городе скорее поправишься. И потом я, держа тебя здесь, больного, тоже беру на себя немалую ответственность: а ну как случится беда? Серьезную ответственность — говорю тебе это со всей прямотой.

— Послушай, — сказал Дрого, уже понимая, что всякое сопротивление бесполезно. Он не спускал глаз с полоски солнечного света, которая поднималась по стене, вытягиваясь и перерезая ее наискосок. — Извини, что я отказываюсь, но мне хотелось бы остаться. Никаких неприятностей я тебе не причиню, обещаю, могу даже дать письменное обязательство. Уходи, Симеони, оставь меня в покое, наверно, мне не так уж долго осталось жить, позволь же мне остаться здесь, ведь больше тридцати лет я сплю в этой комнате…

Симеони помолчал, презрительно глядя на больного товарища, потом недобро улыбнулся и сказал:

— А если я потребую этого от тебя как старший по званию? Если таков мой приказ? Что ты на это скажешь? — Он сделал паузу, наслаждаясь произведенным впечатлением. — Ах, дорогой мой Дрого, мне неприятно говорить тебе это, но куда подевалось твое мужество солдата?.. В конце концов, ты едешь туда, где безопасно, многие хотели бы быть сейчас на твоем месте. Я допускаю, ты огорчен, но нельзя же требовать от жизни всего, надо рассуждать здраво… Я пришлю к тебе твоего денщика, и ты соберешься. В два часа экипаж должен быть уже здесь. Итак, увидимся позже…

С этими словами он быстро вышел из комнаты, чтобы не дать Дрого времени на новые возражения, резко захлопнул дверь и решительным шагом удалился по коридору, как человек вполне довольный собой и тем, что сумел настоять на своем.

Воцарилась гнетущая тишина. Хлюп! — булькнуло за стеной в цистерне. После чего в комнате послышался лишь прерывистый вздох Дрого — скорее не вздох, а всхлип. Погожий день был в самом разгаре, даже камни начали понемногу прогреваться; издали доносился однообразный звон воды, падающей с отвесных склонов; враг под прикрытием гряды стягивал свои силы к Крепости. По дороге, проложенной через пустыню, подходили и подходили войска и обозы. На эскарпах форта все уже было готово: снаряжение приведено в порядок, солдаты расставлены по местам, оружие проверено. Взгляды всех были устремлены на север, хотя из-за гор ничего толком нельзя было разглядеть (вся пустыня хорошо просматривалась только с Нового редута). Как и в те далекие дни, когда чужеземцы явились сюда, чтобы разметить границу, в Крепости царило всеобщее смятение чувств: радость граничила со страхом. Во всяком случае, никому и в голову не пришло подумать о Дрого, который с помощью Луки уже одевался, готовясь к отъезду.