Но ты извела совратила последний монастырь Руси и опустошила приют мой! И если Спаситель вернется Русь болезную проведать, то негде Ему переночевать нынче будет… Монастырь — дом Его — пуст…
Монастырь пуст… Русь пуста…
Дщерь, но цена велика!..
И что сломанные поверженные убитые ноги твои когда душа погублена твоя? дщерь моя?..
И он взял андрон дряхлый шест на котором были ветхие гвозди чтобы сливы высокие со ветвей рвать доставать и стал гвоздями неслышно легко упоенно рвать драть себе лицо и руки, но страдал над Агатой притихшей и своей боли не чуял, а только её муку знал…
И взял её на руки могутные тихие ласковые свои и Агата стихла на руках его, как дитя, как стихала она в детстве на руках отца своего, хозяина Печоры-города, безбожника лютого Степана Иоанна. (Вот так неправедные отцы убивают уморяют чад своих… да…)
И понес игумен Андрей тихую нагую Агату на руках своих целебных лучезарных сладимых и вынес за врата монастыря и пошел покорно по улицам города в дом Агаты…
И вновь замолк навек…
И вернулось к нему молчанье-немота его.
И был судим и сослан в Сибирь на реку Вилюй ледовую косматую…
И там двадцать глухих лет валил рубил лес таежный на лесоповалах комариных кровяных и стал седым старцем но молчал все эти лета и дни…
И его принимали как немого и сторонились…
И через двадцать лет он вернулся в родной город Печору к родному монастырю своему о котором часто неслышно сладко рыдал в ночах вилюйских ледовых лесных…
Но за эти двадцать темных сиротских лет сливовый монастырский сад одичал и разросся несметно неоглядно и бросился метнулся как пес лютый чрез рухлые стены монастырские на город Печору, и от него на окрестности и на Русь всю…
И залил заполонил Русь всю.
И был несметный урожай диких тучных слив заброшенных лазоревых…
И жильцы Печоры гнали самогон сливовый душный необъятный и стал град Печора самогонный и стали окрестности самогонные бредовые дурные…
И стала вся Русь самогонная пьяная болезная дурная как палая постылая сиротская слива, в которой червь бродит…
Когда безбожники приходят к власти — вместе с ними приходят бурьян сорняк дикая слива самогон и необъятная смерть…
На троне — вор, в стране — мор…
Но отец Андрей высоко нетронуто прошел через пьяные деревни и города и нашел монастырь свой и стал могутным топором деревья сливовые дурные вырубать и сад очищать от тли от хвори…
О Господи! помоги ему! помоги топору его!
Да чт’о одинокий топор его в несметном запущенном пьяном саду пагубе море?..
Чт’о одинокая утлая ладья в кишащем море?..
О Господи!..
И однажды нощь была в саду монастырском древлем…
И отец Андрей рубил валил топором гнилые мшистые деревья…
И осень была…
И «чичера»-ветер нес на Русь первые снега первые летучие хладные пряжи пелены кружева
И тогда отец Андрей услыхал в ночи чей-то тихий плач…
И подъял очи глаза…
И там на развалинах порушенной монастырской стены стояла она…
И там стояла Агата в первых метельных снегах пеленах перламутрах кружевах
И она была в бедном плисовом полушубке и бедных лаптях, которые уже никто не знает на Руси…
И она ныне ныне была вся седая как снега кружева а была тогда вся агатовая курчавая смоляная нагая вся была тогда…
(О Господи! зачем виться кипеть и седым волосам? в седых младых снегах кружевах?)
И она была на глухих кривых бездонных самодельных костылях…
И она рыдала и чрез костыли шаткие руки дрожащие простирала поднимала воздымала к отцу Андрею необъятно руки простирала уповала:
— Батюшка Андрей… Я двадцать лет жду тебя в саду этом… Я двадцать лет жду тебя… Я с той ночи жду… Ты хотел убить меня…А я навек полюбила тебя… когда ты нёс меня, подбитую, на руках… батюшка батюшко…
И она рушилась металась оседала с костылей на землю но отец Андрей не дал упасть ей…
И впервые за двадцать лет он разъял седые уста:
— Агата… Я двадцать лет валил рубил на Вилюе кедры неповинные…
Но всякий раз, но всякий раз, когда дерево падало — я видел как ты со стены свергаешься падаешь…
Возлюбленная моя… Прости мне…
Агата…
Здравствуй!.. Чадо очаров’анное!..
Вот и повстречались…
1980
Светлый ветер в Нощь Рождества
…Ты знаешь светлый ветер в Ночь Рождества?..
Читать дальше