Дмитрий Орехов - Будда из Бенареса

— Лучше всего ловить двадцатилетних слонов, — рассказывал тем временем Девадатта. Он пересел на ложе и все ближе подвигался к Амбапали. — Эти слоны еще маленькие, ростом с лошадь, и без клыков. Знаешь, как их ловят? На тропе, по которой слоны идут на водопой, вырывают яму и легко прикрывают ее сверху. Если слон упадет в нее, два-три дня к нему никто не приближается. Затем приходят два махаута, и один бьет слона бамбуковой палкой, а другой отгоняет бьющего и бросает слону охапку травы. И так несколько дней: первый бьет, второй кормит. Неплохо придумано, а? С каждым разом второй погонщик подходит к слону все ближе, приносит ему фрукты и цветы тамаринда, которые слоны очень любят. Махаут гладит и трет слона, пока тот не привыкнет к путам…

— Зачем он трет слона, мне ясно, — сказала танцовщица, неудержимо зевая. — Мне неясно, зачем ты меня трешь. Я тоже похожа на слона?

Девадатта отдернул руку, которую уже почти положил ей на бедро. И сказал, запинаясь:

— Ты похожа на богиню зари, Амбапали.

— Вот как? А ты слышал об идее сансары?

— О чем?

— О круговращении душ, — объяснила она, забавляясь его растерянностью.

— Но почему ты спрашиваешь об этом?

— Хочется. Расскажи, что ты знаешь.

Девадатта пожал плечами.

— Ну, я слышал, что души переходят в другие тела, — сказал он. — После смерти, конечно. Это называется кольцом сансары…

— Кольцом? А может быть, ожерельем?

— Нет, кольцом. И в нем, то есть в ней, в этой сансаре, крутятся люди. Причем вор зерен становится крысой, вор мяса — ястребом, а… э… соблазнивший жену своего учителя — терновником. Так наш придворный жрец говорил.

— Умный мужчина ваш придворный жрец. А как быть, если негодник не только мясо, но и зерна воровал, да еще и жену учителя соблазнил? Кем он будет тогда — ястребом, крысой или терновником? Или ему придется быть ими поочередно? А если он еще отяготит свою карму будучи ястребом, то куда его твое кольцо занесет? Не знаешь? — Амбапали вздохнула. — И я не знаю. Я думаю над этим уже давно — с тех пор, как увидела черепаху на берегу Ганги. И чем больше думаю, тем меньше понимаю. О, если бы я была мужчиной! Говорят, отшельник Сиддхарта знает все о круговращении душ. Я ушла бы к нему в Джетавану и узнала правду, сидя у его ног…

Юноша облизнул языком сухие губы и сказал:

— Мне кажется, не стоит жалеть, что ты родилась женщиной.

— Вот как?

Кровь бросилась Девадатте в лицо.

— Да, не стоит, — повторил он. — Тебе не приходило в голову, что ты очень красива, Амбапали?

— А тебе не приходило в голову, что с тобой может быть очень скучно, Девадатта? Ты каждый день приходишь сюда и говоришь о своем слоновнике. А мне совсем неинтересны твои слоны! Я их боюсь, после твоих рассказов мне снятся ужасные сны… Уж лучше я буду думать о Сиддхарте, который когда-то прошел через наш город, направляясь в священную рощу. У него были царственные плечи, узкие бедра и такие красивые, сильные руки…

— А я? — Девадатта подсел на ложе и вдруг решительно обнял ее, хотя и густо покраснел при этом. — Разве у меня слабые руки?

Амбапали покачала головой и отстранилась.

— Сиддхарта двигался по улице легкой походкой, без меча и лука, загоревший под жарким солнцем. Он был сложен, как Индра, а лицо у него было мудрым, как у Брахмы…

«Зачем я говорю ему это?» — подумала танцовщица, но остановиться уже не могла.

— Он был прекрасен, и мне казалось, что вдоль дороги, где он идет, распускаются лотосы. А ты… Ты приходишь каждый день, болтаешь о своих слонах и пожираешь меня глазами, как молодой купец, проколовший уши, но не скопивший денег на золотые серьги! Ты даже о сансаре ничего толком не сумел рассказать… Не надо большого ума, чтобы наказывать слуг! Ты никогда не стал бы отшельником, как твой двоюродный брат!

Девадатта постоял немного, оглушенный, и вышел. Во дворе, в жидкой тени плетня сидели рабы — носильщики паланкина Амбапали. Девадатта, ссутулившись, быстро прошел мимо них. Рабы не были людьми, но сейчас он испытывал мучительное чувство стыда: ему казалось, будто рабы подслушали его разговор с госпожой. За воротами он перевел дыхание. Здесь стояла рыжая корова, меланхолично обмахивая хвостом тощие бока. Девадатта огляделся по сторонам, примерился и дал корове такого пинка, что она бросилась бежать по улице, высоко подкидывая зад.

Отец Девадатты полагал, что своенравие и своеволие должны быть развиты в каждом мальчике. Лет в семь Девадатта рубил деревянным мечом бурьян на задах усадьбы, играл со сверстниками, охотился на птиц и никого из взрослых, кроме отца, не слушался. Отец радовался, глядя на него.